Новелла "Байстрючка"

Катерина была на пятом месяце беременности. Страшилась она не родов, а той деревенской худой славы, которая вот-вот потечёт бурным грязным ручьём по селу. Совсем неважно, что она уже была замужем, что был ребёнок. Первенец Ванюша умер в возрасте четырёх лет неизвестно от какой болезни, внезапно, за один день, истёкши кровью.

Дня за три-четыре до смерти мальчика свекровь решила погонять крыс в сараях и во дворе. Отравленные галушки она разложила по норам, присыпав их землёй. То ли ядовитая приманка попала в руки, то ли склянку в яслях проглотил, или ещё какая причина была, но Вани не стало. А после похорон ребёнка не стало и жизни в доме свекрови.

Мужа , Петра КОзуба, после двух отсрочек ( был комсомольским работником в колхозе) призвали в Армию поздно. После службы он попадёт на финскую войну. Давно уже ничто не удерживало Катерину в ставшем чужим доме , и вскоре она ушла жить к родителям. С тех пор письма от Петра стали приходить не ей, а Марии, дальней родственнице КозубОВ, молодой вдове, муж которой свалился с высокой насыпи вместе с трактором.

Катя была полная, красивая молодица, с силой в руках поболе, чем у иного мужика. По её способностям дали и работу в колхозе — прицепщик на тракторе. Занятие, сказать правду, не женское: пыль, дневная жара и ночной холод. Смена длилась двенадцать часов, пахать надо было пока погода. Никаких свободных дней, отдыхать, говорил председатель, будете зимой.

Своих механизаторов не хватало, их находили в других колхозах, где уже справились с пахотой. Катерину с плугом закрепили за трактористом из соседнего хозяйства.

- Ну, Петро, мы тебе такого плугатаря выбрали, что только паши, да меньше оглядывайся назад, а то борозда кривая будет, - шутил бригадир. - Баба - бой, ты с ней поласковей, а не то — и фингал может поставить, за ней не заржавеет.

- Да с фингалом-то оно светлее будет, сёдня пасмурно, фары на тракторе, вижу, никудышние. Не беспокойтесь, договоримся как-нибудь.

Договорились через неделю совместной работы. Сентябрьские ночи уже были прохладными. Одежонка на Катерине тонкая, негреющая. Сверху оно ничего, спасала видавшая виды фуфайка, а низ — хоть пропади: чулки на резинке да тонкие рейтузы. Поверх приходилось надевать мужские штаны. На упитанной Катерине они еле сходились, того и гляди пуговки выстрелят от натуги. Неловко было стоять рядом с мужиками, вроде бы и серьёзные разговоры велись, а глаза так и пялятся на стыдное место.

Петро был мужиком лет тридцати, работящий, умеющий легко выйти из всякой ситуации. А ситуацией был старый, неровно тарахтящий трактор. Протянешь борозду на поле без остановки — уже хорошо. Долгих остановок у Петра не бывало, чувствовал он дряхлую машину и не доводил до крайности. Смотришь, остановился вроде бы ни с чего, покопался, покрутил, постучал — и дальше потарахтел старикашка.

В одну из вынужденных остановок посмотрел Петро на согнутую неподвижную Катерину, подошёл поближе.

- Ты не уснула там? А то иди отдохни, вон как раз куча соломы рядом. С плугом я и сам справлюсь — тут земля лёгкая.

<dl> Катерина молча оторвалась от холодного сиденья, негнущимися окоченевшими ногами стала на землю. Господи, как же с места двинуться и дойти до соломы? Не будь рядом мужика, поползла бы на четвереньках. С минуту постояла, поразмялась на месте. Пошла медленно, с приподнятой головой.</dl>

Душистая солома опьянила, согрела и погрузила в сон. Несколько раз проезжал мимо трактор, но она не слышала его оглушающего рокота.

К утру Петро оказался рядом, будто сквозь дрёму она почувствовала тепло его тела, горячее дыхание в шею и грудь.

С восходом солнца она опять осталась одна. Было что-то или ей всё приснилось? Петро копался в тракторе. Когда она стала выбираться из соломы, он, повернув голову, сухо сказал:

- Иди на ток. Пахать до пересмены не будем.

- Да уж напахали, - подумалось ей. - Тихий, чёрт, да умелый, как говорится, без боя взял.

Работали ещё недели две вместе. Ни словом не обмолвились по поводу той ночи. Разговоры были короткие, деловые, касающиеся только работы.

А может быть, ничего и не было? - сидела в голове мысль.

Через месяц стало ясно, что всё было, и не без последствий. Ходила к бабке-повитухе, советовалась, что делать. Хорошая была бабушка Букатчиха, отзывчивая на чужую беду, а главное, ничьих тайн не разглашала.

Когда в доме все уснули, взялась Катерина за лечбу от напасти: выпила горькое Букатчихино зелье, напарилась над раскалённым, опущенным в воду кирпичом, залезла на горячую печь. Утро принесло радость: слава тебе, господи, всё получилось так, как предполагала бабушка.

Позже из разговоров на току Катерина узнала, что Петро женат, имел двух детей и додельную хозяйственную жену. Так что, Катька, выкинь из головы ту нечаянную ночь. Мужик он и есть мужик: переспал, отряхнулся и пошёл. Ну да бог с ним, и то хорошо, что всё обошлось.

А через два месяца Катерина вдруг почувствовала знакомое мягкое поталкивание в животе. Первая мысль - опять бежать к бабке.

- Ну, милая, что случилось, то случилось. Не бери греха на душу и меня не принуждай. Не губи младенца. Значит, так богу угодно — оставить живым твоего дитя.

Первой заметила внешнее изменение мать.

- Ты что ж это творишь, собачья твоя душа? Позору на весь хутор! Бери кусок сала и отправляйся на станцию. Там есть хороший врач, за деньги или продукты сделает всё. Бабы наши с шестью месяцами обращались. Через день пешком домой приходили. Чисто делает.

И отправилась она с узелком на станцию. Идти семь километров. Вышла на гору, огляделась кругом. Господи, избавь меня от страха, дай силы всё это выдержать. Но, видно, бог услышал не её просьбу, а того малого, ещё неразумного, но живого существа. Посидела на горке, успокоилась. Страх, действительно, пропал. На душе стало светло и легко. Да из-за чего сыр-бор? Мне же не семнадцать лет. Рожу я этого ребёнка! Одного бог взял, другого дал. Всё так понятно и ясно. Позор? Да от него ни одна девка не застрахована. А я баба. Как говорится, сам бог велел.

Вошла в хату улыбающаяся, уверенная в себе.

- Вернулась-таки? Ну значит, так тому и быть, - неожиданно встретила мать. - Я уже и сама пожалела, что толкнула тебя на это.

Время шло. Скрывать своё интересное положение было не так уж и трудно: полнота тела скрадывала живот .

- Катька, - шутили бабы на работе, - у людей жрать нечего, а ты пухнешь, как на дрожжах.

- Да на поле ветер сильный, вот и надувает её, - подкалывали другие.

И опять стало тоскливо на душе. Роды были высчитаны с точностью до одного дня, потому как та ночь была единственной. Последние дни на работу не ходила. Чувствовала, как чешут языками бабы, как злорадствует одна из них, у которой мужиков считать — пальцев на руках не хватит.

- Ну я ж вам говорила, бабоньки, ветром надуло. Иначе откуда взяться у незамужней бабы такому пузу.

- Чья бы корова мычала..., - осадила её Ивновна, всегда жалевшая тех одиноких баб, что нечаянно « поймали рыбу».

В тот июньский тёплый день дома никого не оказалось. Часто забегал младший брат Колька, что-то искал, хлопал дверью, орал, отзываясь на клич пацанов.

Надо закрыть дверь на крючок. Просто так его не выпроводишь. Наткнувшись на запертую дверь, стучал в окно, канючил, бил ногой в стену. Ну и выродок! Как такому скажешь, что нельзя видеть пацану, как женщина рожает. Наконец стало тихо, умёлся-таки по своим делам.

Ребёнок выскользнул прямо на голый земляной пол. Запищал тонко и пронзительно. Не было ни жалости к этому окровавленному существу, ни тем более радости. Пусть лежит, глядишь — умрёт. Людям же на роток не накинешь платок. А тут как бы ничего и не было, пришла на работу как ни в чём не бывало. Оставалась дома, чтобы прибраться к троице.

И тут осторожный стук в окно. Дочка, открой. Открой, прошу тебя Христом Богом. Всё будет хорошо. Ты не первая, не последняя, - упрашивал отец.

Надрывный крик ребёнка, уговоры отца с улицы! Это же невыносимо! Чего доброго, ещё и соседи сбегутся. Открыла и молча забралась на тёплую печь. Отец бесшумно, как птица, влетел в комнату, быстро отыскал какие-то тряпицы, завернул младенца, положил на остывающую печку-грубу, подстелив вчетверо сложенное рядно. Нагнувшись, что-то ворковал над ребёнком, поглаживал по всей длине шершавой натруженной рукой. И дитя, почувствовав тепло и заботу, замолчало.

Отец ходил по комнате, суетился, подметал и без того чистый пол, беспокойно поглядывая то на дитя, то на печь.

- Дочка, та ты подывысь, яка хороша дивчинка! На, покорми её. НычОго, ны пырыживай, вырастим. Чей бы бычок не прыгал, а тылятко наше.

Кузьмич протянул на печь маленький свёрточек. Видя, что дочь, неподвижно уставившись глазами в потолок, никак не реагирует на него, осторожно положил рядом.

Ладно, пусть полежит немного, а когда уснёт, положу сверху подушку. Уснула и не проснулась. Виноватых нет. Такое, она слышала, не раз бывало в селе, особенно когда девка в подоле приносила.

Отец как чувствовал чёрные мысли Катерины, никуда не уходил, время от времени участливо заглядывал на печь, уговаривал:

- Покорми, дочка, голодная она.

Ладно, покормлю, пусть дед успокоится, а потом-таки сделаю то, что задумала. Ротик-пуговка нашёл сосок, зачмокал, не успевая сглатывать, девчушка смешно и трогательно подстанывала, чуть приоткрыв ещё ничего не различающие серо-мутные глазёнки. Господи, да что ж оно такое жалкое! Сосёт с такой жадностью, жить хочет! Да разве ж ты мать, ты злая мачеха, тебя саму за такое удушить надо. Ругала себя самыми последними словами. И сердце оттаяло, в грешную душу вошли спокойствие и благодать. Уснули вместе глубоким тихим сном до самого вечера. Домочадцы ходили на цыпочках, разговаривали шёпотом. Услышав покряхтывание ребёнка, опять, теперь уже с заботой и тревожной радостью подставила грудь. Ой, как сладко оно причмокивает! Молоко тонкой струйкой стекало на пелёнку. Боже! В какие грязные тряпки завёрнуто дитя! Сейчас встану, найду другие. Но как перейти эту грань, какие первые слова произнести? Не молча же сползти с печки. Здравствуйте, я вот ребёночка в капусте нашла. Вы что ж, и не рады?

- Дочка, поднимайся, вечерять будем, - буднично и спокойно просит мать, подойдя к самому краю печи.

-Угу.

Через неделю явился бригадир.

- Собирайся, пойдёшь нянькой в ясли. Там одни молодые девчата. Матери жалуются на уход за детьми. Подскажешь им, если что не так.-Угу.

Рано утром, чтоб поменьше видели, заспешила Катерина со свёрточком, спрятанным под полу фуфайки, в ясли. Сторож открыл двери спальни и кухни.

В нос ударило спёртым воздухом, кругом грязно, не прибрано и кучи сонных мух. Да они сожрут мне дитя! В углу просторной, гудящей мухами кухни стояли впритык два вместительных шкафа, наверное, для продуктов. Открыла дверцы, посмотрела — всё пусто. Вот тут она и будет жить, моя кряхтушка.

К восьми пришли заспанные няньки — девчата-подростки. Зевая, нехотя тарахтела посудой повариха. Глядя на энергичную, работящую Катерину, сами, без понуканий стали более расторопными.

*** *** ***

Матери сразу заметили порядок и чистоту в детских комнатах. Повеселели, заговорили оживлённо, радостно, глаза заискрились. Одно было непонятно — где ж Катькина байстрючка? Может, пока дома, на мать оставила? Спросить не решались. Поди догадайся, что дитя в шкафу живёт. Да как ей там хорошо: ти- хо, сухо и мухи не кусают. Без света личико сделалось белое, а от сладкого молочка круглое, как луна. Никто не слышал, как она плачет. Перепеленает малышку Катерина, покормит — и опять в шкаф. В общей комнате для детей она появилась, когда начала ползать.

-А это чья такая белашечка? Да с кудрями на затылке, - удивлялись бабы.

- А вы не знаете? Это ж Катькина байстрючка.