Богданов-Бельский Николай Петрович  Дети на уроке  

ВТОРОЙ РАЗ В ПЕРВЫЙ КЛАСС  

        Первый послевоенный год. По дворам ходила сельская учительница, записывая фамилии детей для первого класса. В список попала и Шура Жердева, ей, как и другим детям, исполнилось семь лет. Класс оказался переполненным, более сорока человек пришлось размещать по три человека за парту.

         Шуру посадили за последнюю парту; с краю от прохода сидел худой, плохо одетый заморыш, босиком, с непонимающим растерянным лицом — и куда это я попала?

     Научить читать и писать неорганизованную ораву колхозных ребятишек было трудно, и учительница начала прореживать класс: кто за неделю не произнёс ни одного слова, кто независимо от погоды продолжал ходить в школу босиком — все получили записки для родителей.

        По дороге домой встретилась соседская девочка-подросток, умевшая читать.

-Ой, да тебя из школы выгнали!

        Бежала домой вприпрыжку, прижимая к груди тряпичную сумку с тетрадками.

-Мам, а я уже не буду в школу ходить, - выпалила Шура с

нескрываемой радостью, подавая матери записку.

    Мать, прочитав, как-то растерянно улыбалась, и нельзя было понять, то ли обрадовал её такой поворот дела, то ли огорчил.

-Ладно, куда деваться, обувку всё равно покупать не за что.

        Зиму несостоявшаяся ученица просидела на печи; свесившись к плите, черпала из ведра деревянной ложкой «мороженое» - так добывали зимой пресную воду из растаявшего снега. Во двор на минутку выбегала в огромных опорках — низко обрезанных валенках.

      К следующей осени обувь так и не купили, правда, пока было тепло, в школу ходила в сандаликах — лёгонькие туфельки в дырочку с ремешком-перемычкой. Пошли осенние дожди, в сентябре ещё тёплые, в сандалетах с ровной гладкой подошвой хорошо было съезжать с горы по скользкой грязи. От таких развлечений застёжка растянулась, передок, сделанный из свиной кожи, разбух и стал размера на два больше, задники стоптались.

-Цэ ны дивчина, а вихорь, всэ на нэй горыть, - ругалась мать.

       Вскоре дожди сменились мокрым снегом. Неделю сидела дома, «болела», а значит, отсутствовала в школе по уважительной причине. Недалеко от Жердевых жил материн кум, сапожник. Обувал в основном своих — в семье пятеро детей, иногда шил на заказ. И уважил бы куме, но, видит бог, не из чего, материал давно надо закупить, а пока не за что.

           Поразмыслив, решили так. Средняя дочь кУма, Аня, ровесница Нинкиной дочери, училась во вторую смену, Шура — в первую. Можно же использовать одни и те же сапоги: сначала одна наденет, потом другая.

       После болезни, вся сияющая, явилась Шура в класс в чёрных начищенных сапожках по размеру. Сделав серьёзное озабоченное лицо, вошла в класс. Но надолго скрыть свои чувства было невозможно — губы сами растягивались в глупую улыбку. Села на своё место, одна нога нечаянно высунулась из-за парты в проход, кто-то несущийся как на пожар споткнулся, повернувшись, больно дёрнул за тонкую косичку.

-Выставила свои царги! О, глянь-ка, новые сапоги, что ли?

        Вокруг собралось человек пять, пялили глаза, не по-доброму улыбались. В классе было несколько человек из благополучных, не совсем бедных семей. Но у всех на ногах были ботинки или ноговицы. И теперь эта замухрышка в старом, с байковым верхом пальто явилась ...в сапогах. Нет, такую дерзость прощать нельзя. С Шурой до конца уроков, кроме соседки по парте, никто не разговаривал, на вопросы отвечали нехотя.

        В конце последнего урока сидела как на иголках: надо бежать к Ане домой, вернуть сапоги, чтоб та успела на занятия второй смены. Не додумались ни взрослые, ни дети, что между сменами всего-то двадцать минут и успеть одной прибежать домой, а другой обуться и попасть к первому уроку было просто немыслимо, к тому же школа находилась на другом хуторе, примерно, на расстоянии полутора километров.

         Шагнув за порог класса, владелица злополучной обновки сразу наткнулась на Аню.

-А ну-ка снимай сапоги!

       Сзади напирали, толкали в спину — стала на проходе, как столб. Глядя на растерянную, покрасневшую как рак подругу, Аня смягчилась:

- Ну ладно, иди. Я пошутила. Мне сестра свои отдала, пока папанька новые сошьёт.

         Так Шура Жердева, плохо разбиравшаяся в сложении и вычитании, но умевшая лучше всех в классе читать, стала обладательницей своих, тёплых и уютных сапожек. А читать она научилась дома, когда в руки попал старый потрёпанный задачник, в котором писали про бабушку с гусями, про девочек с грушами и мальчиков с шарами.

- У бабушки было «з» гуся, - читала Шура вслух, потому что буква и цифра выглядели одинаково.

- Ты чё читаешь, ящерка зелёная? - наступал Колька, больно ударяя костяшками пальцев в макушку. - Не «з», а три, - продолжал учить подросток, доводившийся ей дядей.

         Распознавать слова на картинках в букваре было интересно и совсем нетрудно, потому что под рисунком ещё стояла начальная буква. Далеко не все дети усваивали уже изученные буквы, поэтому часто доходило до курьёзов. Например, нарисована шуба, под картинкой буква «ш».

-Читай, Лёша, что нарисовано.

        Долго думал, тыча пальцем в точки, потом отчётливо, по слогам — ко-жух! И правда ведь — кожух, слова «шуба» мальчик никогда не слышал.

Как-то считали количество нарисованных предметов. Девочка гонит гусей. Считать вызвали того же Лёшу. Раз, два, три, четыре, пять... Дальше молчит.

-Считай ещё раз, Лёша.

          Дошёл до пяти — и опять молчит. Потом выдал: «Уси тут».

     По окончании первого класса Шуру, как и многих других, за хорошую учёбу наградили двумя тетрадками в двенадцать листов — одна в косую линейку, другая - в клеточку. Отличники получили по пять тетрадей.

       В третьем классе отрабатывали технику беглого чтения. Учительница вызывала ученика к своему столу и предлагала читать для всего класса незнакомый, но интересный по содержанию текст. Слушать тех, кто плохо читал, было тяжело, а то и просто невозможно. Поэтому в числе вызываемых чаще других оказывалась Шура Жердева. В каком-то весёлом рассказе попался диалог со словом «угу». Шура произнесла его, не раскрывая рта. Дальше описывалось что-то очень смешное, отчего весь класс хохотал, некоторые, не сдерживая эмоций, топали ногами. Соседка по парте, Люба Зеликова, пожалуй, самая красивая девочка в классе, сразу после чтения потянула подружку за рукав:

-Слушай, а что там было написано, когда ты сказала «угу»?

- Ну так и было написано — угу, снова сомкнув губы при этом слове, - объяснила Шура.

         В нашей памяти не осталась жить благоговейно «учительница первая моя», как поётся в школьном вальсе. Александра Платоновна была безмерно строга, мы боялись её и чаще всего отмалчивались не потому что не знали чего-то, а потому что наши уста немели от страха.

         В четвёртом классе нас перевели в другое здание, если можно было назвать так дом, в котором когда-то жил зажиточный хозяин. Спасибо нещадным эксплуататорам народа — кулакам. В их опустевших домах организовали школу, сельсовет, клуб, кладовую, почту.

         Школу как одно здание построят много позже — в середине шестидесятых годов. В сороковых же учителя старших классов бегали на переменах от одного дома к другому, обходя лужи и прижав к груди учебники и стопку тетрадей.

      Так вот, мы оказались в новой школе, где размещался только один класс. В маленьком коридорчике дверь, как и полагалось в доме, закрывалась изнутри на крючок, иначе, рассохшаяся, она сама открывалась и за порог могло нанести снега. Учительница опаздывала, а мы, предоставленные самим себе, как говорится, ходили на ушах. Шум и гам стоял такой, что никто не расслышал стука в дверь. Став на стопку тетрадей и книг, отчаявшаяся и промёрзшая учительница дотянулась до окна (дом стоял на высоком фундаменте) и так затарабанила в стекло, что мы сразу затихли и окаменели от страха.

           Но дверь-то надо открыть! Все повернули головы к Шуре — дескать, иди ты, она тебя любит. Девчонка сбежала с порожек и не успела ещё поднять до конца крючок, как шкрабка (так называли мы её между собой) с силой дёрнула ручку двери, а услужливая ученица, вывалившись наружу, уткнулась носом в снег.

        Перешагнув через жертву, Александра Платоновна влетела, как фурия, в класс, бросила тетради на стол с такой силой, что они поплыли на переднюю парту. Сорванный с головы платок, сделав виток в воздухе, закрыл стол с тетрадями. На нас посыпался весь бранный запас слов блюстительницы порядка: идиоты, кретины, безмозглые бараны и прочая лексика, определяющая уровень нашего развития. И как ей, бедной, после этого можно было начинать урок? Кончилось тем, что мы получили самостоятельное задание и до последнего урока без перемен сидели, уткнувшись в учебник.

         В середине учебного года Александра Платоновна тяжело заболела и около полутора месяцев пролежала в больнице. На замену прислали её мужа, Фёдора Романовича, учителя химии. Это был добрейший человек, совершенно не умевший держать дисциплину в классе. Преподавание сводилось к одной методике — самостоятельному чтению параграфа. Потом задаст несколько вопросов и, кого расслышит в невероятном шуме, тому поставит оценку в журнал. Он стоял у стола с неизменной улыбкой на лице, покачивал кудрявой с проседью головой, не делая никаких замечаний и поправок, и только, когда начиналась потасовка среди пацанов, молча подходил и одного из драчунов оттаскивал за ухо в сторону. Он был далёк от знаний русского языка, и мы быстро поняли, что можно молоть что угодно, лишь бы не молчать.

- Если слово стоит в начале предложения, запятая ставится слева, если в конце — то запятая ставится справа, ну а если в середине, тогда — слева и справа, - так объясняла одна ученица постановку знаков препинания при употреблении обращений. Эти «слева» и «справа» так понравились всему классу, что, когда вернулась Александра Платоновна, ей толковали правила таким же образом.

- Да где вы взяли такие дурацкие объяснения? - не выдержала учительница после нескольких поправок.

- Нам так говорил Фёдор Романович, - осмелился кто- то соврать с места.

          Растерявшись на какой-то миг, учительница сидела молча, не станет же она при всех ругать собственного мужа.

- Так, открываем параграф такой-то и запоминаем, что там написано, - вышла из положения рассерженная учительница. - И чтоб я больше не слышала ваших «слева» и «справа»!

        И всё же, несмотря на пробелы в знаниях, которые появились у нас из-за отсутствия строгой и требовательной учительницы, годовые оценки за четвёртый класс мы получили вполне хорошие, потому что их в изобилии наставил в журнале добрый Фёдор Романович. Ложь не во благо? Судить трудно, конечно. Наверное, нам Бог послал его, чтобы растопить наши трепетные детские сердца в роднике добра и всепрощения.

Март, 2013 г.