БЫТОВОЙ ЧЕЛОВЕК

1.

   У Матюни - имя-то какое, но Бог с ним: с именем, его так кличут посельчане, потому что он частенько выскакивает   из благородных  слов в матерные -  было отечественное, типовое  лицо. Не по форме, а по содержанию, но, если присмотреться внимательно, прищурив левый глаз, то  скорее можно  сказать, что на лице у него была только внешняя сторона отечества: вдохновение.

   Справедлив вопрос: откуда оно взялось, потому что перестройка, поклевав его, перекинула с мелкого партийного функционера в предпринимателя лавочного китайского и вьетнамского  товара в ларьке, облепленным  дощатыми и жестяными латками, со звучной вывеской в размашистых и косо выставленных буквах  «Всё от Матюни».

   Доход оказался грошовым и потряхивать им перед зажмурившимися от новых времён  посельчанами не имело смысла. Однако, это не смутило Матюню. Он был человеком мечты и настраивал свои мысли на основательность: добраться до зажиточного, государственного капитала, чтобы распотрошить  его в свой карман. Развернувшаяся на триста шестьдесят градусов конкуренция подсекла его, поселив в ларёк трёх залётных, хлёстких  бритоголовых молодцов, которые  и вымели его на улицу, сказав кратко и ёмко: понял?

- Что тут не понимать, - ответил Матюня, глядя на их гиревые кулаки, которые отмассажировали его спину так, что она прилипла к животу.

    А после, когда в посёлок, как сорвавшийся с горы камнеград, хлынула безработица, загребая под себя, кто и раньше не работал, кто и раньше работал, и вовсе добила его, завернув в бытовой статус: в сборщика металлолома, который он выискивал в железнодорожных посадках,  поселковых мусорках,  заброшенных хатах, выворачивая чугунные плиты. Его бытовая карьера сначала быстро пошла в рост, а потом упала, споткнувшись на посёлковой  полиции, которая наложила на него дань за крышевание мелкооптового бизнеса, пригрозив ещё при этом статьёй о хищении государственного или общественного имущества в особо крупных размерах. А так, как Матюня не обладал достаточным прикормом полиции, его  выбросили  в шаляй, валяй  в домашнюю, мелкую  кухоньку, где он вечерком под закатное солнце и загульные осенние ветры  заквашивал мозги самогоном, который, наверное, и нагонял на его  лопаточное лицо  вдохновение.

   Внутренняя же сторона отечества  помещалась  в  лабиринтах его сознания. Она выползала из них, когда он обрушивался на жизнь, которая, выкатив его глаза и уши к многообещающим, заманчивым и стремительным переменам, не смогла вырвать душу из  прошлого, цепко державшего её почти более полвека. Это без учёта прошлого его отца и деда. Война протащила их по всей Европе, но домой не вернула, а уложила в каменные трущобы рухнувшего Рейхстага.

   Эту историю Матюня дополнял историей ухватистого, делового, партийца, который после рухнувшего Рейхстага вытаскивал обожжённую  страну из пепла, мотаясь по всем её окраинам и весям, и  наполняя широты и просторы государственными делами, но все дела и государственные, и те, которые прикрывались государственностью, исчезли, когда в верховных этажах власти схлестнулись совхозный молодняк со старческим, звёздным  опытом. Напрямую Матюня об этом  не говорил, а выкладывал свои рассказы на всякий случай с двойным дном. Правда, в допекавшие его моменты и когда вокруг никого не было за исключением жены Марии он лихо рубил с плеча.

- Что за время, что за жизнь, - воодушевлённо орал Матюня, - всё покупается, всё продаётся, все крадётся. Всё, - грохотал он, запуская  крепко свинченную матерную «цепь».- Где порядок? Где железная, руководящая рука, где Бог, - распускался он, зашивая слова в матерную оболочку и  забрасывая озлобившийся  взгляд на небо, словно хотел вытащить из облаков последнюю надежду в виде  Всевышнего и задать Ему трёпку за то, что Тот, вместо того, чтобы воспитывать души людей, развалил их до самой крайней ветхости.

- Ой, - отвечала жена. – Ты неправильно говоришь. Какое нам дело до «Всё». Правильно нужно говорить: все покупают, все продают, все крадут. Все. – Она очерчивала огромный круг,  оставляя за его пределами мужа. 

   Вначале Матюня пытался пробиться в круг жены  словами оправдания: дескать, в прошлом были общие, чёткие, распределительные  графики, расписания, а в настоящем у каждого и свой график, и своё расписание и уследить, кто, куда и зачем движется – невозможно. Высказав это жене, Матюня делал вывод, что в этой копошащейся куче нет места порядочному человеку, но жена отбивала все его доводы, и он понял, что заполучить достойное место в круге своей хозяйки можно, только закрутив  прибыльное, но не лавочное дело.

- Но конкретно, какое дело, - мучительно думал он, прогревая спину на песчаном бережку пробегающей возле его огорода речушки, занавешенной по берегам высокими вербами. – Чтобы что-то купить, нужно что-то продать. А чтобы что-то продать, нужно его иметь. А чтобы что-то иметь, нужно это  что-то, если грошей нет,  - он боялся даже выговорить замыкающее слово, но так как жена с каждым днём накручивала  круги, выбрасывая его всё дальше и дальше  за их пределы,  он решился.

*********************************************************

 

 

2.

   Тщательно осмотрев прилегающую округу, в которой раньше  квартировались зерносовхоз, огромные стада овец, коров, словом, всё то, что посельчане называли «кормом», побывав даже  во всех её щелях, дырах и прорехах, он понял: никакое дело сварганить  невозможно. Округа зияла огромной пастью пустоты, которая заползала даже в дворовое подсобное хозяйство, очищая его от всех голосов и  превращая в мёртвую тишину.

   Матюня хотел перевернуться на левый бок, чтобы малость подпечь правый и придумать дело, например, поместить платный пляж или поставить баньку на берегу, а то, может быть, и рыбалку за монету. Его мысли заехали бы далеко, возможно забрались бы и за горизонт. Впрочем, заметим, что такие заезды это национальная черта русского человека, его не останавливают никакие обломы, но вернёмся к Матюне.

   Появившиеся, непредвиденные обстоятельства так замешали его голову, что он чуть было не схлопнулся. Вначале он увидел, как чистое, прогретое солнышком небо стало закрывать чёрное пятно, похожее на разлитые чернила, надвигавшееся на посёлок.

- Щас долбанёт дождь, - с матерком подумал Матюня. -  Раньше хорошо было красть. Овечку или баранчика  совхозного прибрать можно было, их председатель совхоза считал только в своём дворе, а не на пастбище.  А сейчас остались: клоки шерсти, да хвосты, разве ими заменишь баранчика или овечку,

   Матюня испуганно вскочил и замер, его ноги, словно магнит прихватил к земле, когда он увидел, как чернильное пятно стало рассыпаться на громадных птиц с неимоверными крыльями, заточенными, крючковатыми  клювами и когтистыми лапами, которые, атаковав посёлок, стали выдёргивать всё живое. Матюня человек храбрый, но, заметив в когтях чудовищ, болтающихся посельчан и отодрав прикипевшие ноги, он бросил всю одежду и в красных трусах, полыхавших, как пламя,  прибрав побольше в себя духа, аллюром заметелил по своему пяточному огороду,  разгребая  ногами во все стороны овощное хозяйство и выбивая пыльные вихри.

- Мария, - орал он, вычёсывая картошку, морковку,  всё, что выращивалось привычным к любым переменам горбом жены под его внимательным приглядом, - бросай, мать твою, всё, и бежим в погреб. Чудища на посёлок напали.

   Он с разгону тормознул перед  женой, выхаживавшей тяпкой картофельные грядки, так, что из под горящих пяток вывалился сноп искр, навесив на  Марию «звёздное» ожерелье.

- Какие чудища, - жена отбросила тяпку и, подперев бока руками,  заколосила такими словами, что в уши Матюни,  ворвался  гром и, промчавшись в голове, молнией выскочил из глаз. – Вчера литру самогона засадил? Засадил, а сегодня с похмелья чудища. Вороны летят.

- А это, - Матюня, уловив причину своей ошибки из слов жены, поскрёб залипший от пота затылок, - почему они тогда такие большие, как коровы. Ты это, - ласково попросил он, - дай мне, пожалуйста,  лекарства, чтоб уменьшить их, а то они всё разрастаются и в глазах уже не вмещаются.

- В погребе. В кадушке с солёными огурцами, - отрезала  жена. – Всё, всё, - затараторила она, - а тебе одно..., - следующее  слово клеилось в рифму, но Мария  не являлась зарифмованной бабой, а поэтому вместо словесной рифмы вывернула перед носом мужа два увесистых  кукиша.

- Трудоёмкая новая жизнь, -   тяжело вздохнув, сказал Матюня, - одни кукиши.