РАССКАЗ О ТОМ, КАК УМИРАЮТ ДЕРЕВНИ…
С детства знакомые деревни, в радиусе десяти километров от нашего Кувая, исчезли одна за другой…Я не берусь анализировать причины их исчезновения. По всей вероятности таких причин было много, начиная со времен всеобщей коллективизации и кончая пресловутыми временами перестройки, начавшейся в 1985 году. Мне только хочется рассказать об этих деревнях, где когда-то кипела жизнь, люди рождались и умирали, смеялись и плакали, любили и расставались. Где текла обычная деревенская жизнь крестьянских трудяг.
Пройдёт ещё пара-тройка десятилетий, и новое поколение не будет знать не только названия этих деревень, но даже места, где они стояли, для них будут неизвестны.
Этим, своим скромным трудом, я хочу оставить память об исчезнувших деревнях.
ДЕРЕВНЯ ЩЁТОВО
Это первая мертвая деревня, которую мне довелось увидеть в раннем детстве. Голые глинобитные стены, редкие деревца кленов и карагачей, заросшие бурьяном бугры на месте бывших хозяйственных построек. Эти развалины были в трёх километрах от нашей деревни Кувай. По рассказам моих родителей, когда-то Щётово было большой деревней. Стояла она на возвышенном месте, на краю широкой долины, на дне которой были два глубоких, больших озера. В этих озерах водилась рыба, там же был водопой для скота, раздолье для водоплавающей птицы и деревенской детворы. Остатки этих озёр я ещё успела увидеть. Без ухода озера заросли камышом и осокой, оставшаяся водная гладь покрылась болотной ряской. Родители детям строго настрого запрещали даже близко подходить к этим озерам. А такой был соблазн искупаться! Ведь в этой, распаханной впоследствии долине, мы сажали картошку, как всегда в начале мая и на дворе была жаркая погода.
В этой деревне был один единственный деревянный двухэтажный дом. Крепкий, добротный.. в нем жил богатый купец. Я со своей младшей сестрой как-то устроила раскопки на месте купеческого дома. Нам попадались осколки фарфоровой и стеклянной посуды очень красивой расцветки. Для наших игр это было большим богатством.
Все другие дома – глинобитные. Так было принято строить в наших степных краях еще с древних времен. Народ в Щётово, так же, как и в деревне Ягодное, что в трёх километрах от него, жил зажиточно. Между этими деревнями существовали тесные родственные связи. Парни из Ягодного зачастую находили себе невест в Щётово и наоборот. Видимо, предки жителей этих деревень прибыли и осели в наших краях в одно и то же время и из одних и тех же мест.
Ближе к реке Кувай когда-то было Щётовское кладбище. В мою бытность, когда деревни уже не было, река Кувай изменила свое русло, вода стала подтачивать крутой берег и, к нашему ужасу, в местах обрушения стали появляться гробы. От природных стихий гробы разрушались и падали в реку. Купаясь в реке, мы часто находили черепа и другие человеческие кости. Со временем всё кладбище было уничтожено таким образом.
Деревня Щётово умерла во времена коллективизации. Почти половину её жителей сослали в места отдаленные, признав в них кулаков, многие успели уехать, по рассказам моих родителей, кто в Узбекистан, кто в Крым. Оставшиеся перебрались в деревни Ягодное и Кувай.
В настоящее время от Щётова осталось только название мостика, перекинутого когда-то через овраг, пересекающий грейдерную дорогу. И хотя самого мостика давно уже нет, а овраг сравнялся с окружающей местностью, название всё-таки сохранилось.
ДЕРЕВНЯ ЯГОДНОЕ
О! Когда-то эта деревня была большой и красивой, вся в зелени. Она появилась в наших местах с незапамятных времен. Существует легенда, объясняющая само название деревни. Её основали переселенцы из дальних западных районов России ещё в XIX веке. И вот, когда двигался обоз к месту заселения, ободья колес были все красные от раздавленных ягод клубники, так ее было много. Поэтому и назвали деревню Ягодное. Здесь в своё время жили мои бабушка с дедушкой, здесь узнали друг друга и поженились мои родители в 1929 году, здесь и я родилась.
Основное население Ягодного – украинцы. Это уже в более поздние времена там стали селиться русские, казахи, башкиры. Но их было мало. Деревня славилась хлебосольством, гостеприимством, разгульными, веселыми праздниками и работой до седьмого пота.
Уже живя в деревне Кувай, наша семья поддерживала тесные связи со многими жителями деревни Ягодное. Ездили друг к другу в гости, вернее больше ходили пешком. Что такое семь километров? Это не расстояние.
Посреди деревни был огромный пруд. Жители сами соорудили плотину, перегораживающую глубокий и широкий овраг. Весной в пруду собиралась талая вода. Ее хватало на всё лето и жителям и всей живности. Особенно много было в каждом дворе гусей, уток, кур.
На взгорке, недалеко от пруда, но в некотором отдалении от домов, стояла кузница. С раннего утра до позднего вечера из неё доносился перестук молотков. Кузнецы Ягодного славились своим мастерством, и крестьяне со всей округи обращались к ним с самыми разнообразными заказами.
Веселый Ягоднинский народ был мастером и погулять и поработать.
По рассказам моих родителей, на праздники в Ягодном устраивали широкие гулянья.
В те времена, которые я уже не застала, пруд был обсажен высокими тополями. В тени этих тополей, на берегу пруда, собиралась чуть ли не вся деревня. Шли со своими самоварами, нехитрой снедтяжелыеью, с горилкой. Кто постарше, проводили время в разговорах и спорах, порой доходящих до драчки. Молодежь устанавливала качели и карусели, а то отправлялись все за семь километров к реке Кувай и на прибрежных, заливных лугах водили хороводы, отчаянно отплясывали под гармошку, соревновались в частушках и, конечно же, здесь приглядывались друг к другу парни с девчатами, выбирая себе суженую или суженого.
Зимой любили устраивать гонки на конях, разукрашенных разноцветными лентами и впряженных в выездные сани.
Любили кататься на пруду в самодельных ледянках, устраивать шутливые, а порой и нет, потасовки – край на край.
Вокруг деревни лежали ровные плодородные земли. Сеяли пшеницу, рожь, ячмень, овёс, просо, а ещё подсолнечник и кукурузу.
Мы часто, детьми, бегали на Ягоднинские поля за подсолнечными семечками. Почему-то на их полях подсолнухи были больше, а семечки крупные, не в пример нашим Кувайским.
При большом везении, если нас не заловит объездчик, мы намолачивали по полмешка семечек, хватало на всю зиму грызть.
В этой деревне было всё: сельский Совет, клуб, школа, кузница, ток и амбары для хранения зерна. Казалось бы – живи, деревня! Но люди стали покидать её уже с семидесятых годов прошлого столетия, а к началу перестройки 1985 года там остались только жители в преклонном возрасте. Одни из них умерли, других забрали дети, и деревня прекратила своё существование. Умерла деревня.
Кое-где ещё можно было увидеть одичавшие кусты вишни и смородины, сирени. На месте бывших богатых огородов – непролазный бурьян. Пруда нет и в помине.
Во времена своей молодости я частенько бывала в Ягодном. Мне всегда нравилось какое-то бурное кипение жизни в этой деревне, её многолюдность, веселье, расписные на украинский манер хатки, с высоким разноцветными мальвами в палисадниках. Обилие вишни и смородины в то время, когда в нашем Кувае этого не было и в помине.
Ночами из нашей деревни, через ровную, как стол, степь, можно было видеть, как приветливо мигают огоньки в окнах домов Ягодного.
На месте, когда-то большой, веселой деревни – пустырь. И сама она осталась только в памяти моего поколения. Как это грустно!
ДЕРЕВНЯ ТРИНАДЦАТОЕ
Она стояла в непосредственной близости от Кувая. Перейти только речку Солянку через мосток и вот, уже начинается деревня Тринадцатое.
Сама по себе деревня была заурядная. Растянулась вдоль берега реки Кувай на целых три километра, в два ряда. Домишки неказистые, с соломенными или камышовыми крышами, с маленькими палисадниками, где росли традиционные для наших мест – клены, карагачи, акации. Редко у какого дома можно было увидеть сирень или клумбу с цветами.
И все же кое-что примечательное в этой деревне было. В пятидесятые годы прошлого столетия, в самом центре деревни стояли три здания, имеющие огромное значение не только для жителей Тринадцатого, но и для нас, Кувайчан, а также соседней с нами Воронковки.
Одно здание – дом, где жила семья фельдшера – немца по фамилии Ремпель.
Веселенький был дом, ухоженный. Крыша покрыта листовым железом. Окна высокие, чистые, а на подоконника стояли горшки с цветами, таких не было больше ни у кого. Особенно мне запомнилось растение – аспарагус. Как я узнала его название, так оно с детства врезалось мне в память. В самом доме чистота была стерильная. Здесь фельдшер вел прием больных, выписывал лекарства, делал уколы. Один он у нас был на всю округу. Больше медработников не было. И он день, а порой и ночь, то пешком, то на лошади, в зависимости от расстояния, навещал больных на дому. Судя по тому, как он вылечил меня от острого воспаления почек в двенадцатилетнем возрасте, врачом он был с обширными знаниями, именно врачом, а не фельдшером. Если бы тогда не он, меня уже давно не было бы на свете.
Другое здание – аптека. Сюда шли с выписанными Ремпелем рецептами. Заведовали аптекой муж и жена – евреи. Как сейчас помню – он и она, маленькие, пухленькие, в белых халатах, развешивают на крошечных весах лекарства, расфасовывают их по пакетикам, надписывают и укладывают в специальные ящички. В те годы мы все лекарства получали или в порошках, или в микстурах.
Эта тихая супружеская чета исчезла из деревни как-то незаметно. Просто однажды их не оказалось на месте, и никто не знал, куда они подевались. По деревням окрестным по этому поводу ходили разные слухи, один нелепее другого, но достоверно никто ничего не знал. А мне было жаль этих милых, добродушных старичков, так приветливо всегда меня встречавших и угощавших каким-нибудь лакомством, какого в нашем доме отродясь не водилось.
Третье здание – изба-читальня. Для меня это был сказочный дом. Мне казалось тогда в те далекие времена, библиотека избы-читальни какой-то роскошью. Книги были в ней только для взрослых. Я же пользовалась ими по особому разрешению директора нашей школы. Только благодаря этой библиотеке, я в 13-14 лет познакомилась с классиками российской, советской и зарубежной литературы. Здесь можно было взять книги домой или читать их тут же, в читальном зале.
Изба-читальня была своеобразным клубом, где можно было почитать свежие газеты, поиграть в шашки и шахматы, просто посидеть и побеседовать друг с другом. Когда бы ни пришел в избу-читальню, народу было там – не протолкнуться. Иногда кто-нибудь из присутствующих насмешливо спрашивал меня: «А ты чего сюда, малявка, явилась?» и библиотекарь Костя осаживал таких любопытных, объясняя, что мне разрешено здесь бывать.
Школы в деревне не было, поэтому вся ребятня бегала в нашу, Кувайскую. Именно бегала. Попробуй прийти вовремя в школу, когда живешь в самом конце деревни, а это до нас более трёх километров. Счастливы были те, кто жил на ближнем к нам краю. Но ничего, никто не жаловался, и учились не хуже других. Даже в мороз и метель редко кто не приходил в школу.
По одну сторону деревни, к самой реке спускались длинные огороды. По другую сторону поднимались высокие, голые, каменистые холмы. Кое-где на поверхность холмов выходили пласты розовой глины. Все жители окрест ходили за этой глиной. Её разводили водой и мазали завалинки домов. Получалось очень красиво, контрастно, белые стены и ярко-розовые завалинки. Чудо!
На вершине одного холма бил мощный родник. Вода из него стекала ручьем по склону вниз, образуя там небольшое озерцо, вокруг которого разрослась целая роща могучих вётел. Под их сенью приятно было отдохнуть в жаркий, летний день. Ручей делил деревню почти пополам.
У ручья, на взгорке, стоял дом, в нем жила семья Пархоменко. Сколько у них было детей, я так и не смогла никогда сосчитать. Одним словом – много. Со старшим пацаном Володей я училась в одном классе. Еще деревня Тринадцатое имела свою колдунью. Если у нас в Кувае жила колдунья злая, которая только и знала, что делать людям пакости, то их колдунья была добрая. К ней со всех сёл ходили с самыми разными бедами, и она всем помогала, чем могла. Но все равно, мы дети, всегда со страхом проходили мимо её дома, стены которого подпирали горбыли, раскрашенные в разные цвета.
На самом конце деревни жил хмурый, нелюдимый человек. Жил один, без семьи. И фамилия у него была соответствующая – Наконечный. Весь заросший густой бородой, он нагонял на детей страх. Волосы у него торчали из ушей, из носа, брови лохматые, а глаза колючие, недобрые. Деревенские старожилы болтали, что он в гражданскую войну помогал белым расстреливать деревенских активистов. Правда это или нет, теперь не узнаешь. И сам Наконечный уже давно-давно ушел в мир иной.
Деревня постепенно хирела. Молодежь стала разбегаться кто куда. Кто постарше, побросали свои немудреные хаты, перебрались к нам в Кувай. Некоторые семьи вообще уехали в другие края и к началу восьмидесятых годов прошлого столетия деревня Тринадцатое исчезла с лица земли. Что примечательно, с исчезновением деревни умер родник. Там, где протекал ручей, всё затянуло песком. Старые ветлы высохли, новые не выросли. Кое-где ещё видны земляные бугорки – след разрушенных временем домов. И живет деревня Тринадцатое только в памяти старожилов, которых с каждым годом становится все меньше и меньше.
ДЕРЕВНЯ РЕПНОЕ
Расположенная в живописной долине, она утопала в зелени. С трех сторон окружена была высокими, лесистыми холмами. И только с одной стороны долина полого опускалась к самой речке Солянке. По самой середине долины протекал довольно глубокий ручей, образованный родниковой водой с холмов. Жители сами сделали запруду, и в самом центре деревни образовалось большое озеро. Когда в весеннюю пору озеро переполнялось, лишняя вода вытекала через специально проложенную трубу и тогда она добегала ручьем до Солянки, дополнительно питая её водой.
Вода в пруду была холоднющей, но ребятишек и взрослых это не останавливало. Главное было, при плавании не опускать ноги. Сверху слой прогревался солнцем, и вода была теплая.
В озере все лето обретались стаи домашних уток и гусей, туда же пригоняли стадо коров на водопой.
Что примечательно для этой деревни, так это то, что каждый второй житель – Семенов, Коваленко или Вакуленко. Создавалось такое впечатление, что они там все перероднились по нескольку раз.
Школа в Репном только начальная, потом ребята учились в нашей Кувайской семилетке.
Ходили в школу пешком. В один конец четыре километра и обратно столько же. Только в самые лютые и вьюжные месяцы они жили в интернате при школе и только единицы – на частных квартирах.
Почему-то в этой деревне рождались практически одни мальчики. По крайней мере за время моей учебы в школе с первого по седьмой классы из Репного не было ни одной девчонки. Да и в более поздние времена их были единицы.
Наверное, в силу этого обстоятельства, отсутствия невест в своей деревне, Репинские ребята бегали к нам в клуб в кино и на танцы. Завязывали дружбу с нашими девчонками, из-за чего возникали конфликты между ними и нашими Кувайскими ребятами, порой доводившие обе стороны до драк.
Но это Репинских ребят не останавливало. Они упорно продолжали приходить в нашу деревню и обхаживать наших девчат.
Сказать по правде, наши девчонки, со своей стороны, ничего не имели против этого.
Репенские ребята славились своей степенностью, рассудительностью, надежностью и верностью.
В Репном была широко распространена взаимовыручка. Может быть, потому, что там каждый кому-то приходился сватом, братом, кумом, зятем и прочим.
Деревня, в которой нет нормальной школы, наверное, изначально обречена на вымирание так случилось и с Репным. Молодежь потянулась к учебе, к миру более интересному и просторному, чем их, затерянная среди холмов, деревушка.
Старики какие повымирали, какие перебрались в Кувай, а кто и вслед за детьми, осевших в городах.
Теперь на месте этой живописной деревушки стоят времянки Кувайских фермеров, используются они только во время полевых работ.
Нет там теперь ни озера, ни родникового ручья. Долина, лишенная воды, представляет собой грустное зрелище.
ДЕРЕВНЯ ТОЛКАЧИ
Для меня она всегда была какой-то загадкой. Она располагалась почти напротив Репного, только по другую сторону реки Солянки. Жалкие домишки лепились на крутом голом косогоре, от чего одна стена дома была выше другой. Вокруг ни полей, ни лесов, ни единого кустика. Чем жили её обитатели – непонятно. Они жили какой-то обособленной жизнью, совершенно не общаясь с жителями других деревень.
Мы редко заглядывали в эту деревушку, если только тогда, когда ходили в дальние леса за ягодами. В таких случаях мы заходили в деревню за водой. Колодца у них не было. Река Солянка от них довольно далеко. Только родники. Весь косогор и вся их деревушка были испещрены маленькими промоинами, по которым тонкими струйками стекала вода с холмов.
Кроме коз, овец и кур в деревне не было больше никакой живности.
Жизнь, оторванной от всего мира деревеньки, протекала тихо и незаметно. И так же, незаметно для всех, она исчезла. Просто однажды увидели покинутые глинобитные, полуразрушенные домишки и всё. Куда подевались её жители – никто не знал.
ДЕРЕВНЯ «3-е ОТДЕЛЕНИЕ»
Смешное название, правда? Какое-то сухое и безликое. Как рассказывала моя мать, еще до Великой Отечественной войны, совхоз им.А.Матросова, тогда еще Платовский зерносовхоз, стал осваивать не распаханные и не заселенные земли. Так и появилось на свет это 3-е отделение Платовского зерносовхоза.
Родился, к примеру, ребенок, в свидетельстве о рождении пишут – отделение № 3, Покровского (теперь Новосергиевского) района Чкаловской (теперь Оренбургской) области. Такое свидетельство о рождении у моей младшей сестры Валентины, родившейся после меня через четыре года.
По первости люди, приехавшие на голое место, жили в землянках. Землянки рыли на берегу реки Кувай. Вырытые ямы наращивали несколькими рядами из пластов дерна. Сверху клали жерди, камыш и все это обмазывали глиной. Всё, дом готов.
Наша семья тоже жила в такой землянке до самого конца войны. Я была совсем ещё маленькой, но эту землянку помню до сих пор. Спускаешься на несколько земляных ступенек вниз, открываешь дверь, а за ней одна единственная комната. По одной стене огромная русская печь, дальше, в углу, родительская железная кровать, отделенная пологом. По другой стороне лавка с ведрами и чугунами, сундук и в углу полати широкие, где спали мы, дети, и бабушка.
Пол земляной, застланный почерневшей соломой. В стене, противоположной той, где дверь, маленькое подслеповатое оконце.
В землянке, как я помню, всегда было темно и сыро. Уже к концу войны на отделении поставили несколько щитовых домов, и наша семья переехала в один из них.
Помню, бабушка все восторгалась, как просторно в доме, как светло и даже полы деревянные.
С годами отделение разрослось, землянки отошли в прошлое. Некоторые стали строить свои дома. Но большинство так и жили в казенных.
В деревне появилась кузница, потом конюшня, построили большой амбар для зерна. Открыли детский сад.
В детский сад мы, дети, ходили со своим одеялом, ложкой и миской. Ели за одним длинным столом, спали здесь же, где ели, на полу, подстелив один край одеяла под себя, а другим укрывались.
Наша семья уехала из отделения № 3 в 1948 году, когда мне только-только исполнилось шесть лет. Но там еще оставалась мамина сестра тетя Маруся Сивкова с детьми и наша бабушка. До нашего отъезда бабушка жила с нами, но когда мы собрались уезжать, она не захотела бросать свою вторую дочь и её детей, муж и отец которых не вернулся с войны.
Жизнь этого отделения проходила на моих глазах, потому что я очень часто там бывала, навещая бабушку и тетю Марусю. Тем горше было наблюдать умирание этого поселения. К 1972 году там остались считанные дома. Люди жили там, в основном пожилые. Не жили, а доживали свой век.
Но к 80-му году и они, кто ещё не умер, покинули свои дома и разбрелись кто куда.
Все, что можно было ещё использовать в хозяйстве, прибрали к рукам предприимчивые жители села Васильевка, что была напротив «Отделения № 3», на другом берегу реки Кувай. А остальное довершила природа – дожди, снег, ветер, песок.
Еще много лет, проезжая по Васильевке, можно было видеть на другом берегу реки остовы домов, одинокие деревца, почерневшую водонапорную башню. Потом и это всё исчезло.
А сколько теплых, радостных и счастливых воспоминаний детства и юности я храню до сих пор в своем сердце, воспоминай, связанных с отделением № 3. какие там жили замечательные люди! Если бы написать о них, хотя бы эпизодически, самое интересное, то была бы целая книга.
ДЕРЕВНЯ ЛЮБИМОВКА
Так она называлась исстари. Домишки весело разбежались по косогору, полого спускающемуся к реке Кувай. Никакого порядка в застройке не было. Вроде бы деревня в одну улицу, но дома! Иные стояли вплотную к дороге, иные убегали далеко в поле. Полная неразбериха. Наверное, когда она строилась, каждый хозяин выбирал себе место по душе, совершенно не заботясь, как это будет выглядеть со стороны.
Еще эту деревню называли Пограничное, это название она получила уже в период коллективизации, так как стояла на границе земель двух образовавшихся колхозов: колхоза имени Тельмана и Малаховского. Ни тот, ни другой не хотели принимать эту нищую деревушку в своё хозяйство. Так и жили люди, считай, ничейные. К тому времени, когда я стала бывать в этой деревне, в ней оставались почти одни старики.
Держали огороды, коров, овец, птицу, тем и жили. Работоспособные уходили на заработки в деревню Малаховку или на отделение № 3.
В сороковых годах прошлого столетия в Любимовке была начальная школа, тогда, как ни в Малаховке, ни в Васильевке, ни на 3-ем отделении школ не было. И те, кто хотел учиться, их этих трех деревень ходили в Любимовскую школу. Мои старшие брат и сестра тоже туда бегали.
Между Малаховкой и Любимовкой через реку Кувай был перекинут висячий мост для пешеходов, длиною никак не меньше пятидесяти метров. Мост был сооружен добротно. Под ногами настил в две доски, на высоте 80-100 сантиметров, по бокам протянуты толстые тросы, за которые при переходе нужно было держаться очень крепко.
Когда мы из Кувая бегали на 3-е отделение к бабушке и тете Марусе в гости, то, чтобы не переходить речку вброд, шли через Малаховку к висячему мосту. Если было ветрено, мост сильно раскачивался, скрипел и, казалось, что он вот-вот рухнет. А до воды не меньше десятка метров. Нам было жутковато и, в то же время, интересно. Если было тихо, то, дойдя до середины моста, мы сами его раскачивали, хотя при этом визжали от страха. Воспринимался такой переход, как приключение. Этого моста давно уже нет. Река Кувай сильно обмелела. Теперь ниже по течению, сразу за Малаховкой сделали плотину, а в ней замуровали трубы, по которым и протекает теперь Кувайская вода тонкой струйкой. По плотине теперь можно проехать на любом транспорте.
В Любимовке в любом дворе было по собаке, а то и больше. А злые, ужас! Если нам доводилось зимой проходить по Любимовке, они окружали нас со всех сторон и поднимали страшный лай. Бежали за нами чуть ли не до самого 3-го отделения и все норовили укусить. И Боже избавь, замахнуться на них рукой или палкой, порвут на куски.
Летом, перейдя вброд или через висячий мост, мы эту Любимовку обходили далеко стороной.
Помню, когда мы еще жили на 3-ем отделении, бабушка по каким-то своим делам пошла в Любимовку и меня с собой взяла. Меня оставила во дворе, а сама с хозяйкой вошла в дом. Во дворе бегала маленькая, черная, лохматая собачонка с глазами-бусинками. Она мне так понравилась, что я решила с ней поиграть. Не тут-то было! Только я протянула руку, чтобы её погладить, она как зарычит. Я испугалась и побежала к дому. Так она меня догнала и цапнула за ногу, чуть выше пятки. Я закричала, а подлая собачонка молчком юрк под крыльцо и затихла. На крик выскочила бабушка, за ней хозяйка, спрашивают, что случилось. Мне почему-то было стыдно признаться, что меня укусила такая махонькая собачка, я сказала, что наколола ногу. В те времена летом мы не знали, что такое обувь, ходили везде босиком.
Когда возвращались домой, я все сильней и сильней хромала, пока бабушка не обратила на это внимания. Она велела мне показать, где я наколола ногу, может там заноза осталась? И тогда я призналась, что меня укусила собака. Бабушка, как увидела мою ногу, разохалась, стала меня ругать, что не сказала ей сразу. Она оставила меня дома, а сама опять побежала в Любимовку. Как же я удивилась, когда увидела то, что она принесла с собой. В тряпице лежал большой клок черной шерсти. Бабушка сожгла эту шерсть, промыла мне ногу и пеплом засыпала рану, перевязала чистой тряпицей. «Бабушка, зачем это??!» - спросила я. И она мне поведала: чтобы рана от укуса быстрее зажила и чтобы не заболеть бешенством, надо состричь шерсть с укусившей тебя собаки, сжечь её, а пеплом засыпать рану. Тогда, мол, всё будет хорошо.
В Любимовке жили хорошие знакомые и друзья не только бабушкины, но и моих родителей. Они были знакомы с самой молодости. Одним из них был Павло Буткевич. Дом его стоял на самом краю деревни. От него, до самой речки, спускался сад-огород. На просторном дворе бродили куры, в саду стояло несколько ульев с пчелами. Дом с трех сторон был окружен зарослями сирени. Дядя Павло мужчина видный. Высокий, широкоплечий, с окладистой бородой, слегка посеребренной сединой, с густыми смоляными бровями, почти сросшимися на переносице и с широкопоставленными большими серыми глазами. В них всегда таилась не то насмешка, не то ирония.
Мы с отцом много раз останавливались у него на ночлег, когда ездили на мельницу.
Дядя Павло угощал меня медом, а с отцом они распивали чекушку водки и до утра сидели за разговорами, вспоминая свою молодость, перебирая всех друзей, кто из них где, и как живет.
Как звали жену дяди Павло, я не помню. Помню только, что она всегда была опрятно одета, на голове белоснежный платочек, повязанный на украинский манер. Черты её лица как-то стёрлись в памяти, а вот глаза добрые, но почему-то всегда грустные, вижу до сих пор и слышу её ласковый голос.
Чем бы она меня не кормила, при этом гладила по голове и приговаривала: «Ишь, дитятко, ишь до сыту».
Деревня Любимовка сгинула почти одновременно с 3-ем отделением. Как и в других деревнях – земляные бугры на месте домов. Заросли полыни, лебеды и чертополоха.
ДЕРЕВНЯ КАМЕННЫЙ БРОД
ДЕРЕВНЯ КИМ
Обе они располагались в обширной долине, недалеко друг от друга. Долина полого спускалась к реке Кувай, по ней протекала небольшая речушка и впадала в реку Кувай.
Через эту речушку из Каменного Брода можно было перейти по огромным камням плитняка. Моста там не было. И вокруг деревни тоже громоздились камни плитняка. Может и название от этого пошло.
По берегам речушки росли развесистые ветлы, черемуха и дикая смородина. Избы все саманные или глинобитные, под соломенной крышей. В этой деревне бросались в глаза убогость и нищета. В окрестностях Каменного Брода водилось много змей. Прямо какое-то змеиное место было. В других местах нашего района они тоже водились, но не в таком количестве.
Деревня Ким, в отличии от Каменного брода, считалась большой. Там была даже мельница, стоявшая на самом берегу речушки, перегороженной плотиной.
Что в той, что в другой деревне я бывала пару раз. Это случалось во время уборки урожая, когда мы, подростки, работали на току. Заканчивалась вода на стане и ближайшее место, где её можно было взять, это Ким и Каменный Брод. От нашего полевого стана в четырех километрах. Там мы набирали воду, а заодно купались в речке, качались на гибких ветвях ветел и спрыгивали с них в воду.
Зимой обе деревни заносило снегом, дорог к ним не было и они были оторваны от всего мира до самой весны.
Еще в 30-е годы прошлого столетия, мои родители, вскоре после женитьбы, какое-то время жили в деревне Ким. Там они подружились с родителями будущего мужа моей младшей сестры Зои, с Яном и Шлимой Баш.
Но, как рассказывала моя мать, ей не понравилось жить в такой глухомани и по её настоянию они уехали оттуда, как раз на 3-е отделение.
В какое время эти деревни были покинуты жителями, я точно не знаю. По крайней мере, в начале 90-х годов от них уже не было и следа.
Муж моей сестры Зои Лазарь Баш, родившийся в деревне Ким в 1951 году и проведший там своё детство, ездил туда в самом начале 90-х годов и с трудом нашел место, где когда-то стояла деревня. Речушка пересохла. В отдельных, ещё влажных местах, стеной стоял камыш. Отживали своё и старые ветлы.
* * *
Вот судьба деревень, только тех, о которых знаю, и только потому, что они были в непосредственной близости от нашей деревни Кувай, где жила наша семья, где прошло всё мое детство, юность, молодость.
За каких-то полсотни лет исчезли с лица земли девять деревень. А сколько их исчезло по всему нашему Новосергиевскому району? А сколько по оренбургской области? А сколько по всей России? Кто их считал? И кто задумывался над тем, почему уходит жизнь из деревень и они погибают? Погибают, как живые существа, оставляя в нашей душе боль и печаль об утраченном, безвозвратно потерянном. Остались ли живы потомки тех, кто жил в этих деревнях? Как сложилась их судьба? Помнят ли они о месте, где родились, о своей малой Родине?
2008 г.
***
Земля родная
Где родилась? – меня спросили,
- В уральском маленьком селе,
Где ветры песни приносили,
Над колыбелью пели мне.
Где выросла? – меня спросили,
- В уральском маленьком селе,
Где небо всё в безбрежной сини,
И жаворонок в вышине.
Где научилась петь? – спросили.
- В уральском маленьком селе,
Где до заката рожь косили,
Роса сверкала на заре.
Где встретила любовь? – спросили.
- В уральском маленьком селе,
Где лилии в озёрах синих,
Ковёр тюльпанов на земле.
Поклон тебе, земля родная, -
Всё лучшее дала ты мне!
К тебе любовь моя святая
В уральском родилась селе.
1975 г.
Свежие комментарии