Черная неблагодарность
Говорят, что Александр Матвеевич Ратников и в молодости имел тяжелый характер. Родился он в 1921 году – ещё при Ленине, а вот как личность сформировался при Сталине, только тогда, в ту эпоху и можно было обзавестись таким несносным характером, жесткой волей и совестью, не терпящей никаких компромиссов. Моральные принципы, которым старался следовать Ратников, словно были отлиты на металлургическом комбинате и чем-то напоминали рельс, сплошь состоящий из ребер жесткости – прямой и неподатливый, его нельзя было согнуть, смять, безнаказанно уничтожить. Люди, знавшие Александра Матвеевича, отзывались о нем приблизительно так: «Хороший мужик, но уж дюже правильный». И эта его «правильность» часто раздражала окружающих, в тягость она была и его родным и близким.
Больше всего на свете Александр Матвеевич не мог терпеть ложь, причем во всех её проявлениях, под любыми, даже самыми невинными личинами, будь это даже ложь во спасение. От лжи Ратникова коробило, его душа отторгала её, как отторгает организм инородное тело – болезненно, с гнойным нарывом. Начиная с 1950-х Ратников работал начальником гаража на автокомбинате, старые шофера и по сей день помнят его – он мог простить все, кроме лжи. Всякое в жизни бывает: выпил водитель накануне лишнего, утром идти к Ратникову за путевкой, а от тебя несет перегаром, как от Змея-Горыныча, так вот, если не хочешь в слесаря на полгода или вообще вылететь с работы по статье – скажи правду: «Так и так, свинья я, Матвеевич, перебрал вчера, а теперь только все мысли о том, как бы опохмелиться». И суровое лицо начальника смягчалось еле заметной улыбкой:
– Что с тобой делать? Ты так напился просто сдуру или в семье что стряслось?
– Да так, бес попутал!
– Отгул-то у тебя есть? – Это был ещё один тест на ложь. Память у Ратникова была феноменальная, он помнил все: кто, когда, куда и зачем ездил, когда вернулся, и шофера, зная это, старались не врать. – Гуляй себе сегодня. Завтра чтобы был как огурец.
– Матвеич, дай хотя бы два дня, дел много дома накопилось, да и пока до дома доеду, когда опохмеляться?
– Два дня не дам – это уже запой получится. А тебе и так уже поплавок в твоем карбюраторе регулировать пора, много ты горючего потребляешь, смотри, как бы клапана не прогорели.
О том, что он воевал и воевал геройски и награжден многими боевыми орденами и медалями, Александр Матвеевич как-то предпочитал не распространяться и даже орденскую планку никогда не надевал. Иной раз пристанет к нему покойная супруга, когда тот собирается на какое-нибудь торжество:
– Саша, надел бы ты свой парадный китель, что же он у тебя в шкафу пылится, ты ведь, чай, ордена-то свои заслужил, а не в киоске купил.
– Да ну его, не люблю я показушничать! Иные поболе меня горя хлебнули, а нет у них ни орденов, ни медалей, а тут я заявлюсь весь разряженный, как цыганская лошадь. Это, мать, дела давно минувших дней, ты что свой школьный значок ГТО не носишь? Прицепи его и ходи всем показывай, какая ты перед войной спортсменка была. – Тряхнет Ратников свой капитанский китель и лишь горько усмехнется: – Это сколько ж пионеров нужно, чтобы это всё на подушках нести впереди гроба? Ты бы, мать, хоть подушки что ли пока шить затеяла, а то случись чего, а у тебя, кроме слез, ничего нет.
Супруга умерла от рака в начале девяностых. С тех пор Александр Матвеевич жил один. Дом себе Ратников выстроил сам в небольшом шахтерском поселке ещё в 60-е годы, просторный, светлый, опрятный, с гаражом и сараем. Раньше держал кур и поросенка, теперь же от всей живности остался лишь кот Тимур, да кавказец Динг. Семья у Ратниковых была большая и дружная, четверо детей: три сына и дочь. Сыновья обосновались в Москве, а младшая дочь – Елизавета, которая уже сама была на пенсии, жила в своей квартире, неподалеку от отца. Было у Александра Матвеевича восемь внуков, шесть правнуков и два праправнука.
В свои 89 лет выглядел он на семьдесят: высокий, стройный, всегда до синевы выбритый, чисто и опрятно, даже с некоторым щегольством, одетый. Разве что время немного заострило черты его лица, чуть сделало тоньше волевые губы, а сросшиеся над переносицей седые брови и изогнутый тонкий нос делали его похожим на мультяшного орла: старого и мудрого. Со времен начальника гаража у Ратникова остались неизменными и привычки, правда, вставать он стал не в шесть, а в семь часов утра. Вставал, умывался, ставил на плиту чайник и шел заправлять кровать. Кровать покойной супруги была заправлена, и на ней, прислоненный к горе подушек, покрытых тюлевым покрывалом, стоял её портрет с черной лентой. Никто на эту кровать не имел права ни садиться, ни ложиться – это было табу. Лишь дочь Лиза имела право раз в год – в Чистый Четверг – сменить на ней бельё. Так отец хранил память о матери. Домочадцы к этому относились с пониманием. Два раза в году – в день рождения и день смерти, все собирались, чтобы помянуть мать, заказывали в церкви молебен, а за столом пели её любимые песни.
На кухне у Александра Матвеевича лежал отрывной календарь, в который он сам себе записывал наряды: «1. Смазать петли в гараже. 2. Купить пакетники на 10 А. 3. Прибить полку в сарае. 4. Поменять подстилку у Динга». И таких пунктов могло быть до десяти. Старик завтракал и принимался за работу, попутно намечая себе план на следующий день. И так до обеда. Затем начинал стряпать: себе, собаке. Когда день выпадал хлопотный, то на стол он ставил графин с водкой:
– Ну, Матвеич, сегодня ты славно потрудился, садись, выпей! Эх, славно пошла! А под селедочку? Ну, давай и под селедочку. Эх, ещё бы под винегретик! А вот хрен тебе! Распился, убирай водку в холодильник да иди цветы поливай, фикус уже в зале почти засох.
Дочь Лиза шефствовала над отцом, и первым делом всегда заглядывала в календарь на кухне, но старик от её услуг как-то отмахивался:
– А мне чего делать?
– Ничего не делай, сиди телевизор смотри! У тебя под боком две внучки живут – кобылы, а ты сам полы моешь. И что ты их каждый день моешь?
– Правильно! Давай я тут грязью зарасту. А внучки помоют! Им «Ферри» подавай, пылесос подключи – я после них месяц ничего дома найти не могу. Каждая вещь должна знать своё место. А не так: ты только что этой тряпкой грязную раковину мыла, а теперь на стол её положила, на котором я хлеб режу.
– Протру я твой стол, не волнуйся!
– Теперь, ясное дело, что протрешь, когда я указал! Нет, ребята, вы ко мне в гости ходите, чай пейте, я вам и деньжонок подкину на свистульки, на танцульки, а вот в моё царство-государство со своей помощью не лезьте, мне пока, слава Богу, и самому здоровье позволяет по хозяйству справляться.
– Да ты иной раз нас перед людьми позоришь, то окна затеешь мыть, то улицу мести.
– Конечно, позор! Отец пьяный в яме валяется! Ну и мыл я по одному окну в день, я же не мешки с цементом на горбу таскал.
– Мы, пап, решили тебе плазменный телевизор купить!
– Мне не то что плазменный, а и этот не нужен, все собираюсь его в гараж отнести или отдать кому-нибудь – одно враньё с утра и до утра, 24 часа в сутки по всем каналам и бесовская свистопляска, по радио то же самое. Прогневил я чем-то Господа Бога, что он сподобил меня до таких страшных времен дожить.
С осени прошлого года власти стали воплощать в жизнь президентский указ об улучшении условий жизни ветеранов Великой Отечественной войны, Ратникову же, по его соображениям, ничего улучшать было не нужно, и так жил – дай Бог каждому, в частном доме с ОГВ, один в четырех комнатах, с гаражом и сараем. Но шустрая в этих вопросах Лиза где-то с кем-то проконсультировалась и выяснила, что кухня отца не соответствует каким-то нормам и что он вполне может претендовать на получение от государства материальной помощи до 700 тысяч рублей на строительство новой кухни. Тут все и закрутилось. В дом к Ратникову зачастили всякого рода комиссии: из БТИ, из Администрации поселка, из Совета ветеранов и ещё черт его знает откуда.
– Папа, ну что в этом плохого, что ты получишь эти деньги? – убеждала его дочь. – Положи ты их на книжку и пусть лежат, не хочешь новую кухню строить – не строй. У тебя внуки, правнуки… Тебя не станет – построят. А пока живи сто лет! Глупо от таких денег отказываться, люди за сто рублей судятся, а тебе семьсот тысяч не нужны.
– Эх, Лизка, глупая ты баба! Как ты не понимаешь, показушничество все это, иудины это деньги, Иуды Искариота. Они же этими деньгами нам, ветеранам, глотку хотят заткнуть. Власть эта мерзкая как думает: «Мы всю Россию растащили, давай ветеранам кость кинем, пусть старые псы подавятся. Сколько их осталось, если сейчас самому молодому, кто с 27 года, и то уже 83 года». Не хочу я с ними в доле быть, как ты этого не понимаешь?! Да по мне пусть они хоть семьсот миллиардов ихних долларов дадут. Хотят свою совесть за счёт нас успокоить. Поразвели абрамовичей с чубайсами, раздулись они от русской крови, как клопы. Сейчас детей-сирот больше, чем в войну, а нам придумали эту подачку, авось, скажут, от нищеты, старые козлы, купятся, у всех внуки, правнуки. Да вернут они эти же тысячи к себе в карман обратно, с тех же самых внуков и правнуком сдерут: на свет цену поднимут, на хлеб, на воду, на образование, на медикаменты, и отдадите, как миленькие.
Лиза слушала его и плакала. Отец последние время стал невыносим. Она бегала, хлопотала, и вот результат: «Это каким же нужно быть дураком, чтобы от таких денег отказываться? Ему-то что? Он не сегодня-завтра помрет, а нам-то жить, считая каждую копейку».
Приближалась 67-я годовщина Сталинградской битвы, за Сталинград Ратников был награжден орденом Красной Звезды и медалью «За оборону Сталинграда». Лиза с внучками целый день хлопотала по дому, чистила отцовские медали, пекла пироги – ждали областное телевидение. Александр Матвеевич с каким-то отрешенным взглядом, вопреки обыкновению, лежал на застеленной кровати и смотрел в потолок. Эта эпопея с деньгами настолько вымотала его, что он чувствовал на душе какую-то зловещую пустоту. Близкие, родные ему люди вдруг стали казаться какими-то далекими и чужими. Они не понимали его, а он не понимал их. Раз по десять на дню ему звонили дети, внуки, правнуки – убеждали, уговаривали… В конце концов он поехал к нотариусу и написал на дочь Елизавету генеральную доверенность, по которой она была вправе совершать любые действия от его имени: подписывать бумаги, заключать договора, представлять его интересы в различных инстанциях.
– Делайте что хотите! – сказал он дочери, бросив на стол доверенность. – Можете меня даже в богадельню определить, я не обижусь.
И снова дочь залилась слезами, но доверенность взяла.
Телевидение приехало лишь ближе к вечеру. Пока тянули разные кабели и настраивали освещение, расставляли вокруг самовара тарелки с печеньями и фруктами на столе, внучки одевали деда в парадный мундир, причесывали и даже маленькими ножницами подстригали волоски, торчащие из носа и ушей.
– Дедушка, ты у нас кинозвезда!
– Это точно! – грустно согласился Ратников. – «Дом 2» с Ксенией Собчак.
Внучки засмеялись.
Ратникова посадили во главе стола. Ведущая оказалась миловидной девушкой с приятным и чистым русским лицом, с глубоким разрезом на блузке и высокой полуобнаженной грудью, сплошь усыпанной мелкими родинками. С высоты своего роста Александру Матвеевичу их было прекрасно видно. Оператор настраивал камеру, проверяя её фокус то на медалях Ратникова, то на груди ведущей.
– Главное, – говорила ведущая, – это ведите себя естественно. Забудьте вы про эту камеру и специально в неё не смотрите. Я у вас в гостях, и мы с вами пьем чай, но и попутно поговорим о войне. Не волнуйтесь, это не прямой эфир, все ляпы вырежем, отредактируем, и вам на память пришлем диск. В конце можете передать привет друзьям-однополчанам. Так, камера, готова? Поехали! Здравствуйте, уважаемые телезрители, с вами снова я – Екатерина Гостеева, и мы продолжаем нашу передачу «Солдаты Победы». Сегодня мы в гостях у замечательного человека – Александра Матвеевича Ратникова, нашего земляка, который прошел всю войну от начала до самого конца и был участником знаменитой Сталинградской битвы, со дня окончания которой – 2-го февраля этого года исполнится 67 лет. Здравствуйте, Александр Матвеевич!
– Здравствуйте! – сказал Ратников. Он окинул взглядом стол и обратился к дочери:, – Елизавета, а что ты водку на стол не поставила?
– Так вроде разговор был только о чаепитии!
– Вода мельницу ломает, неси, дочка, водку! Я ведь так полагаю, что антиалкогольная кампания Мишки Меченного закончилось, пьянство мы победили, а посему можно и выпить.
Елизавета пошла на кухню за водкой, уже сердцем предчувствуя неладное, в мнимом спокойствии отца ей чудилось что-то недоброе.
– Ну, кто желает выпить с последним солдатом империи? Понятно, желающих нет! – Ратников отодвинул от себя рюмку и налил водку в чашку, по самый золотистый рубчик. – В Сталинграде рюмок не было. Будем считать, что у нас чаепитие! Ваше здоровье! – Он выпил содержимое чашки большими глотками, отломил кусок пирога и начал медленно жевать. – Прошу прощения, челюсть вставная, боюсь как бы не выпала, а то стошнит кого-нибудь из телезрителей.
– Расскажите, Александр Матвеевич, как вы воевали? – ведущая вновь попыталась направить беседу в нужное ей русло.
То ли от выпитой водки, Ратников никогда до этого не пил такими дозами, то ли от волнения, осознавая всю степень ответственности за то, что он хотел сказать, возможно, на всю страну, его сердце бешено заколотилось, и старый воин почувствовал приятное, но в то же время тревожное, щемящие головокружение. Точно такое же состояние он испытывал каждый раз перед боем.
Нет ничего страшнее ожидания атаки. Тогда в голову лезут всякие нехорошие мысли, вспоминаются обрывки путаных снов, чьи-то пророчества, какие-то глупые приметы, вроде той, на какую ногу споткнулся, и кажется, что над твоей судьбой приподнимается таинственная завеса, и хочется заглянуть за неё, и страшно. Самое трудное – заставить себя подняться из окопа, а потом – поймаешь кураж, сольешься с массой – и ты уже перестаёшь принадлежать себе, ты – не человек, а капля в волне, хлынувшей на вражеские укрепления. Больше нет ни голода, ни холода, ни страха. Властная и могучая сила несет тебя вперед, заставляет кричать, стрелять, увертываться от осколков, прятаться в дыму и прыгать на головы врагов. А кругом падают люди: сотнями, тысячами. Но тебе кажется, что это игра, что упавшие поднимутся, отряхнутся от грязи, отмоются от крови и опять обретут оторванные конечности. Ведь этот ужас не может же быть правдой!
Сложную задачу пытался решить Александр Матвеевич: он не хотел расстраивать дочь, ставить в неудобное положение любящих его внучек, но чувствовал, что, промолчи он сейчас, подыграй этому фарсу, и случится страшное – Он Перестанет Уважать Самого Себя, и это под конец-то жизни?! Слишком высокая цена за семейную идиллию. Нужно было решиться, заставить себя встать из окопа, поймать забытый кураж атаки, вдохновение боя. Ратников ещё не мог объяснить зачем, но понимал, что нужно. Очень нужно!
– И это вся страна увидит? – спросил ветеран, кивая на камеру.
– За страну не ручаюсь, а вот область увидит, это точно.
– Ладно, область так область. Я ведь не пророк, чтобы на всю Россию вещать. Что про это рассказывать, как мы воевали, об этом и в книжках написано, и в кино показано, ты лучше мне вот что скажи, дочка, как вы-то умудрились… – старик задумался, чувствовалось, что он пытается подобрать какое-то слово: хлесткое, весомое, значимое, способное сразу расставить все акценты и определить его отношение к событиям, которым он решился дать оценку.
Сложную задачу пытался решить Александр Матвеевич: он не хотел расстраивать дочь, ставить в неудобное положение любящих его внучек, но чувствовал, что, промолчи он сейчас, подыграй этому фарсу, и случится страшное – Он Перестанет Уважать Самого Себя, и это под конец-то жизни?! Слишком высокая цена за семейную идиллию. Нужно было решиться, заставить себя встать из окопа, поймать забытый кураж атаки, вдохновение боя. Ратников ещё не мог объяснить зачем, но понимал, что нужно. Очень нужно!
– И это вся страна увидит? – спросил ветеран, кивая на камеру.
– За страну не ручаюсь, а вот область увидит, это точно.
– Ладно, область так область. Я ведь не пророк, чтобы на всю Россию вещать. Что про это рассказывать, как мы воевали, об этом и в книжках написано, и в кино показано, ты лучше мне вот что скажи, дочка, как вы-то умудрились… – старик задумался, чувствовалось, что он пытается подобрать какое-то слово: хлесткое, весомое, значимое, способное сразу расставить все акценты и определить его отношение к событиям, которым он решился дать оценку.
Повисла пауза. Ничего на ум более-менее литературного не приходило. Ратников вздохнул и ещё пристальней посмотрел на девушку: – Скажи, дочка, как вы умудрились просрать все то, что мы завоевали? Вот мне что интересно знать. Спроси, а пошел бы я за сегодняшнюю власть воевать? И я тебе отвечу, что не пошел бы. И никто бы не пошел. Вы призывникам год службы сделали, и то они от вас бегают, а почему? Потому что защищать сегодня некого – все продано с потрохами. С вшивой, мандариновой Грузией сладить не могли, Запад цикнул – и все хвосты поджали, а почему? Испугались, как бы у абрамомичей счета не заморозили, что тогда делать? Воровали, воровали – и все псу под хвост?
У нас губернатор пять лет правил: дорог как не было, так и нет, сельское хозяйство совсем развалил, а ему орденов надавали больше, чем мне за всю войну. «Единая Россия», «Справедливая Россия»… А что «Единая Россия» несправедливая? Зачем ты приперлась меня снимать? Езжай вон в хоспис, там мой однополчанин, Женька Дроздов, умирает, без одеяла, без простыни, на голой клеёнке, а больница его пенсию в 26 тысяч получает – вот и покажи его и президенту пошли. Скажи ему: опоздал ты, Дима, со своими подачками. Можешь к столетию Победы пообещать каждого ветерана в Кремле поселить, а пока пусть там казнокрады поживут.
– Александр Матвеевич, не о том вы сейчас. Я понимаю, что много у вас на душе наболело и много на свете несправедливости, – ведущая все еще надеялась как-то повернуть разговор в нужное русло. – Но сегодня, кажется, впервые за долгие годы власть всерьез задумалась о ветеранах, разве это плохо? Или вы этого не заслужили?
На лбу у Ратникова заблестели мельчайшие бисеринки пота, а глаза как-то вдруг ни с того ни с сего поменяли цвет с невинно иронически-голубого на грозовой темно-свинцовый, зрачки вдоль пересекли две красные микроскопические черточки, похожие на молнии. Он ослабил галстук и посмотрел на девушку – Екатерина Гостеева сжалась в комок от его взгляда:
– Так вот ветераны-то и есть самые первые дураки. Они – солдаты Победы, честь и гордость России – позволили себя отделить от своего же народа: от своих матерей, сестер, детей, внуков. Им сказали: «Вы будете жить чуть-чуть лучше, чем все остальные. Тоже в хлеву, на скотских правах, но иной раз мы кормить вас станем чуть лучше и соломку свежую стелить по случаю Победы. И те повелись на посулы, побежали за властью, задрав штаны, как мальчишки за товарником, у которых при себе только грошовые шарики и глиняные свистульки.
– Александр Матвеевич, не о том вы сейчас. Я понимаю, что много у вас на душе наболело и много на свете несправедливости, – ведущая все еще надеялась как-то повернуть разговор в нужное русло. – Но сегодня, кажется, впервые за долгие годы власть всерьез задумалась о ветеранах, разве это плохо? Или вы этого не заслужили?
На лбу у Ратникова заблестели мельчайшие бисеринки пота, а глаза как-то вдруг ни с того ни с сего поменяли цвет с невинно иронически-голубого на грозовой темно-свинцовый, зрачки вдоль пересекли две красные микроскопические черточки, похожие на молнии. Он ослабил галстук и посмотрел на девушку – Екатерина Гостеева сжалась в комок от его взгляда:
– Так вот ветераны-то и есть самые первые дураки. Они – солдаты Победы, честь и гордость России – позволили себя отделить от своего же народа: от своих матерей, сестер, детей, внуков. Им сказали: «Вы будете жить чуть-чуть лучше, чем все остальные. Тоже в хлеву, на скотских правах, но иной раз мы кормить вас станем чуть лучше и соломку свежую стелить по случаю Победы. И те повелись на посулы, побежали за властью, задрав штаны, как мальчишки за товарником, у которых при себе только грошовые шарики и глиняные свистульки.
Я тоже на это купился! И теперь что же получается? Я должен лежать на одном кладбище, на Аллее Воинской Славы, а моя супруга – на другом? Сорок пять лет вместе прожили, а тут почетом не вышли. Плевать я хотел на их почет, рядом с женой меня похороните!
Мне и в голову не приходило спросить: почему у моей матери, которая вырастила шестерых детей и троих в войну потеряла, пенсия 40 рублей, а у соседа-фронтовика 120? Кто и как определил КПД и КТУ – коэффициент трудового участия? Почему у нас Герой Советского Союза получает меньше, чем депутат какой-нибудь паршивой городской думы? Мне непонятна эта забавная арифметика. Почему побежденные страны, у которых нет ни нефти, ни газа, ни руды, ни золота, живут в разы лучше нас?
– Но мы сейчас живем в свободной стране, – начала было Гостеева.
– В свободной от кого?! – вспыхнул Ратников. – От морали? От здравого смысла? От порядочных и честных людей? Ты мне ещё про колбасу расскажи! Наелись теперь колбасы? Книжек запрещенных начитались? А то ведь раньше вас в серости дремучей держали, а сейчас вы просвещенные стали. Тогда скажите мне, просвещенные вы мои, из чего вы свою колбасу делаете? В округе ни одного коровника и свинарника нет, поля все бурьяном заросли, деревни вымерли. Может, вы для кого-то место высвобождаете, плацдарм для китайцев, например? Чью вы политику в жизнь воплощаете? Отчего у нас безработица? Нам что заняться нечем?!
– Но мы сейчас живем в свободной стране, – начала было Гостеева.
– В свободной от кого?! – вспыхнул Ратников. – От морали? От здравого смысла? От порядочных и честных людей? Ты мне ещё про колбасу расскажи! Наелись теперь колбасы? Книжек запрещенных начитались? А то ведь раньше вас в серости дремучей держали, а сейчас вы просвещенные стали. Тогда скажите мне, просвещенные вы мои, из чего вы свою колбасу делаете? В округе ни одного коровника и свинарника нет, поля все бурьяном заросли, деревни вымерли. Может, вы для кого-то место высвобождаете, плацдарм для китайцев, например? Чью вы политику в жизнь воплощаете? Отчего у нас безработица? Нам что заняться нечем?!
Но самое страшное – это то, что ложь обрела иммунитет, она перестала бояться правды: говорите, кричите, показывайте, возмущайтесь – и всё, как об стенку горох… – Ратников хрипло закашлялся, рванул на груди ворот рубахи вместе с галстуком, от удушья его лицо стало фиолетовым.
– Папа, перестань! – закричала Елизавета.
Александр Матвеевич жестом указал на бутылку с водой, ему налили в фужер воду, и он с какой-то неестественной жадностью стал пить, захлебываясь и обливаясь. Вода, проливаясь из его рта, потекла на ордена и медали. Он что-то было хотел ещё сказать, но лишь махнул рукой в сторону ведущей, дескать, пошла вон.
Бедная Екатерина Гостеева выскочила из-за стола и, схватив подмышку пальто, выбежала на улицу. Оператор спешно сматывал кабель. Елизавета, тоже раздетая, побежала вслед за нею на улицу и, плача, принялась оправдываться:
– Вы простите его, старый человек, ему 89 лет, у него уже старческий маразм, вы только это не показывайте. Нам ещё жить здесь, а у меня дочки в институте учатся. Одна и вовсе в Администрации работает.
– Конечно-конечно, я всё понимаю! Мне за такой репортаж тоже «Оскар» не дадут. Ну, какая же черная неблагодарность!
Из дома раздался голос внучки:
– Мам, деду плохо!
Съемочная группа уехала. Несколько минут спустя к дому Ратниковых, воя сиреной, подъехала реанимация, потом в скорую погрузили носилки, и Елизавета, заливаясь слезами, вместе с отцом отправилась в больницу. У отца случился инсульт. Всю ночь она просидела в коридоре. Утром её сменила дочь. Лиза поехала в дом отца, чтобы собрать необходимые вещи: трусы, носки, майки. Со стола, за которым вчера собирались пить чай, уже все было убрано – дочки постарались. Старик был бы доволен, он любил чистоту.
– Папа, перестань! – закричала Елизавета.
Александр Матвеевич жестом указал на бутылку с водой, ему налили в фужер воду, и он с какой-то неестественной жадностью стал пить, захлебываясь и обливаясь. Вода, проливаясь из его рта, потекла на ордена и медали. Он что-то было хотел ещё сказать, но лишь махнул рукой в сторону ведущей, дескать, пошла вон.
Бедная Екатерина Гостеева выскочила из-за стола и, схватив подмышку пальто, выбежала на улицу. Оператор спешно сматывал кабель. Елизавета, тоже раздетая, побежала вслед за нею на улицу и, плача, принялась оправдываться:
– Вы простите его, старый человек, ему 89 лет, у него уже старческий маразм, вы только это не показывайте. Нам ещё жить здесь, а у меня дочки в институте учатся. Одна и вовсе в Администрации работает.
– Конечно-конечно, я всё понимаю! Мне за такой репортаж тоже «Оскар» не дадут. Ну, какая же черная неблагодарность!
Из дома раздался голос внучки:
– Мам, деду плохо!
Съемочная группа уехала. Несколько минут спустя к дому Ратниковых, воя сиреной, подъехала реанимация, потом в скорую погрузили носилки, и Елизавета, заливаясь слезами, вместе с отцом отправилась в больницу. У отца случился инсульт. Всю ночь она просидела в коридоре. Утром её сменила дочь. Лиза поехала в дом отца, чтобы собрать необходимые вещи: трусы, носки, майки. Со стола, за которым вчера собирались пить чай, уже все было убрано – дочки постарались. Старик был бы доволен, он любил чистоту.
И тут Елизавета взяла со стола календарь, на листке за 2 февраля – в годовщину Сталинградской битвы – была единственная перечеркнутая запись: «Умереть достойно!» Сначала она испугалась, но потом даже обрадовалась: значит, отец собирался умереть, но потом передумал. Лиза открыла следующий лист – он был чист. Но в чистоте этого листа чудилась какая-то зловещая пустота: холодная и безжизненная.
В доме настойчиво и тревожно зазвонил телефон – отец был во всем пунктуален. О президентских деньгах уже думать не хотелось.
12. 04. 10 г.
12. 04. 10 г.
Свежие комментарии