"Гладилка"

«Гладилка»

Предисловие.

        На этот раз у меня получилось «два в одном».

       Тем, кому рассказ может показаться длинным, я предлагаю после

абзаца «Конечно, мне доверялась глажка относительно простых вещей...»

перейти в конец рассказа и продолжить чтение после фразы «Да, так вот —

о глажке!»

 

         В этом случае читатель прочтет вполне самостоятельное, на мой

взгляд, эссе «Гладилка». Однако, эксперимент показал, что потом всё

равно читают весь рассказ — интересно же, о чем была речь в середине!

        Но предоставить право выбора — как привлекательно!

***** ***** ***** ***** *****

        Я с детства любил гладить.

        Нет, за то, что я любил подкрадываться  и целовать ее в щеку, или в

какое-нибудь коричневатое пятнышко на руке бабушка называла меня

«პლოშნია»-(«плошниа») - «Чмокалка». И еще я пытался разгладить  ее

морщинки.

 

        Нет, я сейчас имею в виду глажку, - гладить утюгом. Я помню, что

беби довольно рано доверила мне это дело и совсем не для того, наверное,

чтобы хоть как-то унять мою неугомонную энергию.

       Как раз наоборот, по воспоминаниям родных создается впечатление,

что я был очень спокойным ребенком, за которым не нужен был «глаз да

глаз», особенно, когда я пристрастился к книжкам. Говорили, что если меня

не было видно, то знали — я сижу с книжкойза платяным шкафом; было

такое небольшое пространство между шкафом и боковой стеной с

выключателем. Туда иногда ставили чемодан.

         (Наверное, поэтому и стал сущим кошмаром для всех неугомонный

двоюродный брат Петька, появившийся немногим позже, но до чего же у

него была озорная мордочка!)

         Конечно, мне доверялась глажка относительно простых вещей —

чайных и банных полотенец (тогда еще не было т.н. «махровых»),

салфеток, потом — наволочек и прочего постельного белья. 

(Можете  перейти в конец  отсюда)

 

         Только у нас гладить мне было не очень удобно, потому что

приходилось это делать на единственном нашем большом круглом столе,

стоящем посередине небольшой комнаты. К тому же он был для меня

высоковат и приходилось становиться коленями на стул, а это уже не так

удобно.

         То ли дело, когда мы с беби ехали в гости к дяде Роберту с Марусей.

         (В рассказе «Что помнишь?» я рассказывал об этой семье - друзьях

дедушки Пети и Дагмары с их еще счастливых Хашурских времен, которые

очень помогали бабушке, когда она овдовела, оставшись одна, без

профессии, с двумя мальчиками на руках. До сих пор я упоминаю их так,

как их всегда воспринимали в нашей семье— парой; даже когда называли

их детей — говорили «Роберта и Марусина Китти», или «Роберта и Марусин

Гоги»; так что я и дальше так буду продолжать, как привык).

          Пока они жили на старой квартире, мы с бабушкой часто заходили к

ним и я любил рассматривать большие рисунки на стенах и потолках их

дома. А дом был с высокими потолками, большим красивым подъездом с

мраморной витой лестницей и с железными узорчатымими балконами,

выходящими на улицу…)

 

         Однажды поздно вечером, когда мы с бабушкой, как всегда, лежа на

кровати, читали книгу, в дверь постучал дядя Роберт и вошел, как сейчас

помню, с огромным длинным арбузом в руках.  И очень-очень сладким! (Ну,

конечно же, мы его сразу разрезали — кто бы дотерпел до утра!)

 

         К тому времени, о котором я сейчас вспоминаю, Роберт и Маруся,

продав эту небольшую квартиру, переехали в район Ваке и теперь к ним

надо было ехать на трамвае, с пересадкой.

         Сейчас — это центр престижнейшего района Тбилиси, а тогда был

чуть ли не край города, район частных домов, садов, куда город собирался расти. Даже началась планировка будущего Парка Ваке.

         (Почему-то, когда мы поднимались к началу Мцхетской улицы у

Круглого сада, где, кажется, был детский сад, у бабушки наступал какой-то

«французский момент» - она вспоминала стихи, очевидно, из своего

гимназического прошлого. Мне запомнились слова «солей», «ту жур»,

«флёр»… Потом, через несколько лет, когда я напомнил ей об этом, она

смеялась и пыталась вспомнить строки. Сейчас я думаю, что, может быть, в

окошках детсада были видны детские рисунки с солнцем, или цветами...)

         В общем, когда мы, обычно, в субботу, собирались к ним, бабушка

всегда предупреждала наших соседей, живущих через стенки — т. Валю и т.

Ксению, что мы едем к Роберту и Марусе и, может быть, останемся там

ночевать. Так оно чаще и бывало, потому что всегда засиживались

допоздна, а потом Роберт и Маруся говорили: «Ну, что вы сейчас поедете

на ночь глядя? Завтра воскресенье, отоспимся, приготовим что-нибудь

вкусное, посидим в саду, поболтаем, поиграем в нарды, пообедаем, а

вечером поедете...»

         А потом, поздним вечером уже следующего дня, они сажали нас в

такси и, обязательно заплатив шофёру вперед  с «запасом», отправляли

домой, взяв слово, что мы в субботу опять приедем.

         Так вот, в этом новом доме вдоль всего второго этажа, который они

занимали, шла широкая застекленная «Г»-образная веранда, смотрящая на

двор, в котором у них был и свой небольшой сад с фруктовыми деревьями.

Вот на этой веранде, собственно говоря, почему-то и собирались

многочисленные гости, хотя был и «зал» с уютными диванами и софами, где

стоял большой концертный рояль. (Я не помню, чтобы Китти на нем

музицировала, а вот бабушка и папа, когда он приезжал из Туапсе, на нем

играли.)

         Я думаю, всех притягивал сюда большой стол, который, как я помню,

никогда не стоял пустой. Вообще-то, мне он казался волшебным, потому что

сколько бы людей не собиралось, стол, как-будто сам, еще немного

раздвигался, чтобы всем было удобно разместиться вокруг.

         И была еще одна волшебная вещь на веранде — большой

неисчерпаемый стенной шкаф с я не помню сколькими полками. Дом был

старый, с высокими потолками, стены толстые, поэтому и шкаф был

высокий и глубокий. И у хозяйственных и хлебосольных Маруси и Роберта

полки не пустовали. Не знаю, что там было еще, но то, что там стояло

огромное количество банок с разными вареньями — это точно. Помню, как я

каждый раз боялся, что кто-нибудь, спускаясь по приставной лестнице,

выронит банку с моим любимым клубничным, или терновым вареньем.

(Кстати, терновое варенье такого цвета, густоты и вкуса, как Марусино, я

больше не встречал). И варенье из лепестков роз я попробовал у них

впервые!

         Теперь, наконец, о том, что я хотел сказать — в конце «загиба»

веранды стояла тахта, а перед ней — невысокий столик, а рядом, очевидно,

корзина с сухим неглаженным бельем.

         И вот, пока взрослые были заняты своими делами, я или читал на

этой тахте, потому что тогда я был единственным ребенком и мне не с кем

было играть, или, предварительно побрызгав на вещь водой и скрутив ее в

трубку, гладил на этом удобном столике.

         А взрослые всё о чем-то разговаривали, что-то вспоминали,

рассказывали о прочитанном, или играли в нарды, для чего из зала

заносили специальный раздвижной столик с нардами. И Роберт, и беби, и

Павлик, (а когда был папа, то и он) — все были азартными нардистами.

Правда, бабушка больше любила играть в «длинные» нарды, но и в

«коротких» спуску никому не давала. Надо было видеть, как они, играя на

«выбывание», бросали камни, громко стучали шашками, сопровождая всё

веселыми возгласами и шутками.

         А как было весело, когда все садились играть в лото! С этими

особыми присказками — названиями цифр, например, «барабанные

палочки» - цифра 11. А если кто-то покрывал определенное количество

цифр в строке, то говорил «ожидаю», или «квартира», чтобы «ведуший»

вытаскивал из мешка уже по одному бочонку и внимательнее называл

цифру. Очень любили, помню, играть в «покрышку», когда надо было

покрыть все цифры на одной карте.

         В лото и я умел играть, так что за столом я был «на равных».

         Потом Китти вышла замуж и в семье Роберта и Маруси появился дядя

Зорик — весёлый шатен с голубыми глазами, которого бабушка называла

сперва «моя симпатия», а потом и «любимый зять». Мне он сразу

понравился тем, что был единственным человеком, который защищал меня,

когда все начинали приставать ко мне, чтобы я хоть что-нибудь поел.

(Говорят, я был очень плохой едок). И еще, оказывается, дядя Зорик тоже в

детстве учился играть на скрипке и рассказывал нам, как он переправлял в

тетради домашних заданий записи родителей о том, сколько минут он

занимался дома. Очень было весело и интересно его слушать! Правда, он

много курил. Почти всё время!

          Да, так вот — о глажке!

         (Можно продолжить чтение  отсюда)

         Конечно, в школе я сам гладил подворотнички. Потом я уже сам

  научился их пришивать и китель с брюками правильно гладить.

          Вот тогда-то и появилась моя первая «гладилка».

          Это я так назвал тряпку, через которую гладил. 

 
          Она была из половины старой наволочки, которую я немного

подпалил, так что одно светло- коричневатое пятно на ней уже было. Со

временем их стало больше. Эта «гладилка» верно отслужила своё.

          Я уезжал пару раз на несколько лет учиться в другие города и

возвращался обратно.

          Потом женился, обзавелся своей семьей…

          И где бы я ни был — везде была своя «гладилка», на которой со

временем появлялись свои следы глажки. Некоторые были темнее,

некоторые – светлее, некоторые — побольше, некоторые — маленькие.

         Иногда, глядя на них, вспоминались те или иные события — когда

радостныке, когда — не очень. А было и почти насквозь прожженное

черное пятно, о котором и вспоминать не хочется…

         Но ведь так бывает и в жизни, только из нее уже ничего не

выкинешь, как тряпку.

          О.С. Иногда, гладя что-то через очередную «гладилку», я вспоминаю,

как пытался ребенком разгладить морщины на лице, руках бабушки… Как

иногда подкрадывался и целовал ее коричневатые пятнышки на коже.

          А с недавнего времени я обратил внимание на то, что такие же пятна

появились уже и у меня… Да и морщины тоже…
                                                                                                                                                                                                                                      3-19. 03.2016 г.

Рис. Лены Ходжашвили, 4 г. (1979 г.)