ЖЕЛЕЗНЯК
В марте Нина купила месячного поросёнка, чтобы откормить его до ноябрьских холодов. СажкА тёплого не было, хозяин строил грандиозные планы обустройства подворья только в хмельном состоянии, а выйдя из него, трезво рассуждал: да проживём как-нибудь, зачем город городить, всё равно помрём. Куриный домик со щелями в палец, кое-как прикрытый толью, годился лишь для летнего содержания животных.
В то время появилась новая, рябая порода свиней, выносливых, а главное, - сальных. Мясо быстро съедалось, а вот с солёным сальцем можно было жить не поглядывая до самой осени.
В комнате, где топилась печка, по земляному полу гулял ветер, и на выпущенном на обозрение поросёнке реденькая шерсть сразу поднялась дыбом — замёрз, бедняга. Под прИпечком, подумала мать, тоже спасения не будет, как ни настилай тряпок, потому что делались эти нужные закутки в хатах ниже пола, углублённые. Решили, что выход один — посадить новосёла в русскую печь, легко протопив её бурьяном или соломой. Так и сделали. Почувствовав тепло, будущее мясо перестало нудеть и, освоив территорию, улеглось на подстеленную старую фуфайку. Нина, животновод по природе, быстро взялась за приготовление еды: сварила из кукурузной муки мамалыгу, разбавила её молочком и на сковороде поставила с краю печи. Вскоре послышалось чмоканье, значит, понравилось блюдо, некапризный хрюша попался. Чтобы сохранить тепло подольше, широкое отверстие печи прикрыли заслонкой, оставив щель для воздуха. Мать часто заглядывала к печному обитателю, мыла пустую сковороду и подливала свеженькой еды. Вскоре она обнаружила, что поросёнок ещё и аккуратист: все свои нужды, малые и большие, справлял он в противоположном от подстилки уголке. Вот тебе и свинья!
Через два дня малец беспокойно захрюкал — значит, холодно ему. Пока Нина протапливала печь, дочка Шура закутала маленького свина в отцовскую рубаху, оставив только голову, и носила его, как куклу, по комнате, напевая ему песню про матроса Железняка:
Лежит под курганом, обросшим бурьяном,
Матрос Железняк - партизан.
Розовый влажный пятачок нежно касался её щеки, а шерстинки на ухе щекотали шею.
- Мам, пусть наш кабанчик будет Железняк, - предложила горазда на выдумки дочь.
- Ещё чего придумай... Свиней Васьками да Машками называют. Железняк — герой, к тому же погибший. Хочешь, чтоб сдохло порося?
С мамкой не договоришься. Ладно, пусть он для неё Васька, а вот у нас он Железняк, правда, хрюшик? И пошла скакать по хате, животное только утробно покряхтывало, приоткрыв серые свинячьи глазки с длинными редкими ресницами. Дочери пришлась по душе живая кукла, она таскала её по двору, показывала подружкам и даже собралась с ней спать на печи. Опять же вредная несговорчивая мамка: «Наделает он тебе под одеялом, воды нет, побежишь в речку мыться».
В мае, когда стало тепло, Железняка переселили в сажок, а он как там и жил: залез сразу двумя передними ножками в корыто и стал смачно чавкать — хорошую еду даёт хозяйка. И солома мягкая.
Придя с работы, Нина обязательно выпускала своего рябого питомца погулять по двору. Поросёнок шалил, как малое дитя: там разгонит кур, купающихся в золе, там увяжется за убегающим недовольным котом Ёсыпом, а с дурашливым Валетом затевает игру. Пёс, делая испуганный вид, пятится назад, потом, будто осмелев, залегает, положив голову на вытянутые лапы. Разбежавшийся свинёнок резко останавливается перед ним, двиг-двиг пятаком по сторонам — и побежит в сторону, дескать, боязно угодить в раскрытую пасть этого игруна, неизвестно, что у него на уме; Валет за ним в погоню, настигнув, начинает кружить вокруг, дескать, никуда не денешься, догнал я тебя и взял в плен, а тот вертится, пытаясь прорвать оборону. Мать с дочерью любовно наблюдают за этой игрой, а Шура хохочет и подзадоривает: «Дай, дай, хрюша, в бок этому лохматому дураку! А ты, слюнявая морда, не гарчи на него, он ещё маленький!».
Начал Железняк расти, как на дрожжах — бегает по двору упитанный, чистый, словно его купают каждый день. К осени, по оценке матери, он весил порядка шести-семи пудов. « Это уже не поросёнок, а подсвинок», - говорила она.
В октябре по речке, захватывая пустые убранные огороды, пустили колхозную отару. Берега узкой Казьмы шевелились от серых бугорков передвигавшейся массы овец. Где-то сзади плёлся с ярлыгой чабан, окружённый несколькими собаками-пастухами. Сюда, к речке, и направился наш Железняк. Учуяв неприятный запах креалина, остановился, приподняв морду. А к нему уже неслись собаки. Не успел развернуться, как его окружила свора зубастых псов. Накидываясь по два-три, они рвали шкуру визжащего поросёнка. На шум драки с криком и свистом прибежал чабан, но собаки, сделав своё чёрное дело, рыча и огрызаясь, расходились в стороны, а от израненного животного остался кровавый след.
Мать заметалась по двору, не зная что делать. Прибежавшая соседка принесла зелёнку, начали втроём заливать на спине и боках как ножом разрезанные раны. Упал, бедный, в солому, дрожит весь, не поднимается. Кто-то советовал вызвать ветеринара, но пока это доберёшься пешком до Вревского и обратно... Около соседского двора увидели бедарку, значит, Алёха Смола приехал на обед.
- Алексей Кузьмич, - взмолилась Нина, - поезжай к Кобзарю, скажи, что у нас подсвинка собаки чабанские порвали, может, ещё спасёт...
Бригадир, не глядя на просительницу, кивнул головой, сказал, что он как раз туда и собирался.
Кобзарь, ответственный работник и просто отзывчивый на чужие беды человек, не заставил себя ждать. Легко спрыгнул с бедарки высокий статный мужчина, ещё не снявший с себя военную гимнастёрку и фуражку защитного цвета.
- Посмотрите, Дмитрий Васильевич, может, дорезать его, - волновалась мать.
Молча присел на корточки, пощупал дрожащее животное, открыл свой чемоданчик и сделал два укола.
- Не беспокойтесь, очухается ваш кормилец.
Часа через два дайте ему вволю сыворотки или кисляка — у него появится жажда.
Не было в ту пору ни оплаты, ни подачек за услугу, лишь дважды спасибо, спасибо да уважительное обращение по имени-отчеству.
Успокоенные, сидели мать и дочь, каждая со своим раскаянием и виною. Двенадцатилетняя Шура корила себя за то, что, не послушавшись мать, тайно называла кабанчика Железняком, вот и побывал он в жестокой драке, как тот погибший матрос.
Матери неприятно было вспомнить, как лицемерно обратилась она к Алёхе Смоле по имени-отчеству за помощью, потому что жила между ними давняя затаённая неприязнь друг к другу, когда Нина, взорвавшись, задрала юбку и показала бригадиру голую задницу. С Дусей, теперь его женой, тоже вышел казус. Алёха, неженатый мужик, давний холостяк, стал запохаживать к Омельченковой Евдокии, так сказать, вдове на выданье. Она, грамотная женщина, работала в колхозе бухгалтером. Всегда опрятно одета, со всеми одинаково вежлива. С хуторскими бабами дружбу не водила, но и не сторонилась простого люда.
Пришла как-то со всеми к пруду корову доить, нагнулась зачерпнуть воды и вдруг с криком отпрянула назад: «Ой, лягун какой сидит!». А Нинка возьми да и ляпни: «У Алёхи Смолы бОльший лягун, да ты не боишься!». Дуся, смутившись, ничего не сказала, ополоснув ведро, молча отошла в сторону. «Ну надо же было такое трёкнуть, - ругала себя Нина. - Этот чёртов язык всегда впереди мозгов бежит». Вот и пришло оно, наказание, за глупость и осуждение ближнего своего. Теперь оба они соседи наши. Внешне отношения ровные и доброжелательные, а где-то внутри сидит давняя заноза, нет-нет да и кольнёт, напоминая о прошлом.
Посидели, поискав грехи в душе, повинились. Каждая про себя решила, что надо жить иначе: одной быть более сдержанной, другой — послушной.
Ближе к зиме по двору неуклюже расхаживал откормленный лопоухий боров с расплывшимися чёрными пятнами по бокам и брюху. Будет к рождеству в доме и сало, и мясо!
Январь, 2013 г.
Свежие комментарии