НЕИЗВЕСТНАЯ ЖЕНЩИНА С ЛИСТВЯНКИ.

 

1.

       Не люблю я и избегаю  рассказывать о тех местах, в которых не был. Я всегда чувствую привкус фальши, когда так поступаю, но однажды  я заглянул  в Интернет, чтобы, хотя бы на картинках, увидеть то место, прочитать о нём, о котором я услышал с рассказа одной женщины.

       Меня заинтересовала Сибирь, но не с целью выбрать когда-то время и  попутешествовать, а по другим обстоятельствам.          Половина России - это Сибирь с огромной территорией, которая покрыта  тысячами километров лесов, изрезанная  реками и горными массивами. Сибирская тайга - одно из немногих на планете по-настоящему девственных мест, которые привлекают любителей порыбачить, поохотиться, попутешествовать...

       Красиво описана Сибирь. Сознание мгновенно схватывает. Лес, который находится от меня на расстоянии, примерно, пяти километров, мой взгляд тоже  мгновенно его достигает, но чтобы дойти до него, не мгновенья нужны. Так и с Сибирью. Туда нужно было ехать, а не в Интернете вычитывать, чтобы  увидеть одну женщину с посёлка Листвянка, расположенного на берегу Байкала.

       Заинтересовала она меня. Хотелось мне её увидеть, посмотреть, какая она, и что собой представляет? Поговорить с ней. Может глядя на неё, слушая, решительности наберусь.  Не раз собирался я съездить к ней, но  всегда находились отговорки, потому что понимал: устоялся я в прошлом и отсечь его, вряд ли, уже смогу.

2.

      Месяц назад я поехал вместе со старшим сыном и его женой по нашим делам. Полчаса езды и я остановил машину возле двухэтажного здания. Его отодвинули подальше от центра, чтобы не пугать жителей вывеской и не создавать у приезжающих гостей неправильное впечатление о нашем городке.

      Здание было в кирпичной упаковке. С пластиковыми белоснежными окнами. Зелёная крыша, но без места отдыха на ней. Словом, модное строение. Ходили слухи, что хотели сделать даже соломенную крышу – последний щелчок строительной  моды, но посчитали, что баловать такое не престижное и пользующееся дурной славой  здание излишеством не стоит. Нужно побольше увесистости, массивности, твёрдости и  строгости в нём, но, как я не искал увесистость и строгость, так и не нашёл. Разве что «толстобрюхие» решётки на окнах и огромный выщербленный, местами покрытый грязным мхом валун возле железного стрельчатого  забора, неизвестно как закатившийся сюда.

       А, может быть, он и не закатывался, а прижился испокон веков. Разные случаи бывают. Возможно, что вкатили его на это место для того, чтобы наметить  строительств обширного  продовольственного, промтоварного супермаркета, но когда решили выкатить обратно, чтобы освободить площадку, не пошло дело. У нас ведь много намечают, задумывают, а потом докладывают, что нужное здание соорудили, да электричество замкнуло, сгорело всё, один камень с подпалёнными боками остался.

      Упомянул я о валуне, потому что это здание - наркологический диспансер и наркоманы называют его «Валун». А почему так? Им виднее.

       Недалёко от валуна находилась небольшая цветочная клумба с гипсовым фонтаном в виде кувшина с отломленной ручкой, выкрашенного в жгучий красный цвет, но ещё не высаженная. Зато доверху замусоренная  острым щебнем, окурками, деревяшками, пустыми пачками сигарет. Ступеньки выстланы дорогой, фигурной  плиткой, а по бокам металлические поржавевшие перила.

       Приехали мы, чтобы получить в диспансере для сына и его жены направление в наркологическую клинику N.

       Эту перемешанную картину разряжало яркое солнце. Пригожий весенний денёк набирал в себя всё то, что может дать молодая, сильная, распахнувшаяся светом и теплом весна. Денёк был заметен и радовал накатывавшейся свежей и здоровой жизнью. А незаметно было  то, сколько боли, несбыточных надежд, оговорок, безразличия, нерешительности и даже трусости, впитано было в этом здании. Всё не перечислишь.

       В небольшом сквере с худосочными коротышками - берёзами на скамейках с тяжёлыми железными лапами сидела молодь. Хорошо одетые. Не с иголочки, но и не в тряпье, на бомжей не смахивали. Они покуривали, шептались, делились местами закладок с наркотиками, некоторые за головы держались, покачивались со стороны в сторону, ложились, вскакивали: ломка начиналась.

       - Кузьмина  Ирина, - раздался ленивый голос с открытого окна на втором этаже. – Давай к врачу. Отец уже там сидит. Тебя ждут.

       Не спеша уже не раз по знакомой дорожке высокая, стройная девушка  поднялась на порожки и исчезла за дверью. Я за ней на второй этаж. Своих оставил в скверике. В длинном коридоре плотная очередь мужиков и женщин, вытянувшаяся   почти на его половину.

       Отцы и матери. Почему они ходят сюда? Некоторые, чтобы словом сына или дочь поддержать, другие, чтобы не убежали, а они убегают иной раз. Сидит на приёме у врача - нарколога, как бы слушает, соглашается, некоторые даже, как бы гордятся, выцеживая слова: «я - системный наркоман», это что-то вроде наркомана в законе, а потом  неожиданно схватывается и к выходу, отец или мать за ним. Врач тускло смотрит, как они бегут по коридору, но не вмешивается. 

       Выход и вход – свободные. Никого не неволят. Сколько раз я сюда приходил – все знакомые. Никто не исчезает. Не умаляется очередь. Прибавляется больше незнакомых.

       В нашем  городке официально зарегистрированных наркоманов за несколько сотен перевалило. А незарегистрированных?  Уверен, что гораздо больше. Я по своему дому сужу: один стоит на учёте, а три – «вольные» люди. Если собрать их вместе и построить дома, то получится небольшой посёлок.

       С годами, думаю, он расширится и, может быть, его даже на карту нанесут.

       Передо мной стояла женщина лет пятидесяти. Лица родителей, у которых дети наркоманы, лучше не описывать. Их внешность сосредоточена во взгляде. Надломленный и высушенный. Тяжело смотреть. Когда долго смотришь, то вместо глаз видишь дыры, из которых словно выскребли  глаза.

       - Напрасно мы стоим тут, - тяжело вздохнув, сказала женщина.

       - Это почему напрасно, - спросил мужчина, стоявший впереди неё.

        Это был новенький, что чувствовалось по его бодрому голосу и ещё не затасканному взгляду, который внимательно ощупывал проходивших мимо  медсестёр, врачей.

       - Думаете, что направление в клинику не дадут? – Он строго посмотрел на очередь, потом перекинул взгляд на дверь врача. - Обязаны дать по закону? Или скажут, что свободных мест в клинике пока нет? Если в палатах нет, пусть в коридоре кладут,     -Он не отпускал слова, а только наворачивал их, не давая слабинки. -  Если там забито, то подождём. Ничего страшного. Помогут.

       - Мне один раз помогли, - тоже новенький голос. – Я как-то позвонил. Сына ломало. Думал всё. Умрёт. Просил их, чтобы положили, а была пятница, а мне в ответ: мест нет, если, что случится, вызывайте скорую. В понедельник привозите. Я им: так скорая может не помочь. А мне снова в ответ: если скорая не поможет, то и у нас в клинике он загнётся. Так и сказали: загнётся.  Не загнулся, деньги помогли.

        По опыту я знаю, что в такие очереди, как правило, без денег не встают. Выскребают все заначки. Даже похоронные вытаскивают. А если нет ни заначек, ни похоронных – по соседям бегают. Врачи денег не требуют, но задобрить нужно, чтобы лучше лечили. А они лечат так, как могут. И никаких претензий к ним  предъявлять не стоит.

       - Да не в этом дело, - ответила женщина. – И направление дадут, и места найдут, а толка никакого. Полечатся, снимут ломку, выйдут и за старое возьмутся.

       - Это так, - возле женщины скучилась толпа. – Всё выдергали. И никому нет до этого дела. Сажать нужно за употребление, а закона нет.

       - Если и закон будет, то, вряд ли, он поможет, - продолжала женщина. -  Здесь нужно другое.

       - Что другое? Если знаешь, то подскажи.

       - А что подсказывать. Тот, кто стоит здесь, на другое не решится. А моя двоюродная сестра решилась.

       - Это как на другое? -  вклинился разгорячённый мужик. -  Ночью подушку накинуть и все дела. Так что ли? Или как?  И накину, когда доведёт, - кипятился он. - Поплачу после. А там и забудется. Не век же мучиться.

       «Можешь ли ты мужик, - думал я тогда, -  подушкой накрыть своего сына или дочь? Это ты сейчас говоришь в толпе. Ты что полностью проник в свои мозги и знаешь, на  что они способны? Ведь язык твой выносит слова, а они только часть твоего сознания, а что за ним стоит - ты не знаешь. А то, что скрывается за сознанием, и есть самое главное.

       Накроешь подушкой, а вот это скрытое, которое ты не знаешь, как оно после этого заговорит? А оно молчать не будет, оно обязательно заговорит. Это свидетель, осознавший случившееся. Только что скажет он? Твои слова сейчас – слова  уставшего, обессиленного, озлобленного сознания, которое не понимает, что после «поплачем, не век же мучиться» появится вот тот свидетель. И, как он себя поведёт?  Оправдает тебя, скажет, что наркоманы это недочеловеки? И спокойно оставит жить? Если скажет «наркоманы», то, может быть, ты и  успокоишься, а если  начнёт  пробивать «сын или дочь»  получится наоборот. Станет он преследовать тебя и доведёт то того, что ты сам почувствуешь, что ты недочеловек и в петлю полезешь».

3.

       Направления мы получили, отвёз я их  в оскудевшую хвойную рощу, где находилась клиника: три больничных  блока, цветом похожими на валун.

       Возвращался «пьяной» дорогой, которая пробегала почти посередине мелкого берёзового леска. «Пьяной» у нас  называют  сильно петляющую дорогу, на которой часто происходят автомобильные аварии. Душно на душе было.

       Уже не раз я ездил по ней. Домой не хотелось. Решил остановиться и побродить по леску. Ходил, смотрел. Снег сошёл, обнажилось разноцветье опавшей листвы: жёлтая, пепельная, редко, но попадалась зелёная, пережившая зиму, словно её не бил мороз, не трепал ветер, не хлестал дождь, не топтали грибники.

       Одни деревья в рост шли, ветки наращивали, крепко за землю держались. Другие, высушенные палящим летним солнцем, косились, горбились, напоминали скелеты и глушили прорастающую возле них мелковатую поросль.

      Смотрел я на них и вспоминал о том, что рассказала женщина. Её двоюродная сестра родилась в Балашихе. Подмосковный город. Вышла замуж. Уехала с мужем в Петербург. Женила сына, потратилась на однокомнатную квартиру для них: пусть живут сами, учатся самостоятельности, внук родился, а сын через год после свадьбы присосался с женой к наркотикам. Как все родители наркоманов взялась она за дело. Ходила с мужем и с ними по наркологическим диспансерам,  клиникам, на реабилитацию после клиники отправляла, ничего не помогло.

       Три дорожки у неё было: работа, диспансер и клиника. Как-то раз сын сказал ей. Страшные его слова, - женщина вздрогнула, перекрестилась, -  не да Бог, если они исполняться, лучше не говорить.

       - Да ты говори, говори. Что молча стоять. С разговорами очередь быстрее продвигается.

        - Сказал он матери, что вы – взрослые, плохо знаете наркоманов, недооцениваете. Лечите нас, пугаете, что долго мы не будут жить. Пытаетесь убедить, что мы не видим настоящей жизни  и так далее. Сыпете теми словами, которые не затрагивают нас. Смотрите на нас, как на ущербных. А не  понимаете, какая у нас сила, как мы спаяны. У нас свой мир, который не подходит вам.

       А что вы предлагаете нам со своего мира? Мы как бы попорченные да как бы вы о нас не говорили, но мы  новая порода, которую вы вырастили. Мы сильнее и  хитрее вас. Многих ли вы наркоманов сломали? Единицы и десятки, а нас миллионы, мы уже в школы пробираемся. А вы трусы, из-за своей пугливости не можете даже действенное наказание назначить. Что для нас  четыре, пять тысяч штрафа  или пятнадцать суток за употребление наркоты?

       Жалкие и жидкие какие-то вы. Бегаете вокруг нас. Клиники, центры, лекари... Сейчас мы пока хиловаты, но разрастаемся и наберём силу, если вы нас не успеете сломать. И тогда вы нас будете просить, нам кланяться и на нас работать станете, да вы и сейчас на нас работаете. Кормите, поите...

       Лучше жить среди наркоманов, там друг за дружку держаться, чем драться за кусок хлеба, убивать друг друга, что вы и делаете. Вам легче нас придурками назвать, чем справиться с нами. Хотите нас в свой мир впихнуть. Не с этого начинайте. Вы свой мир вначале поменяйте, тогда и наш изменится. – Женщина покачала головой, - Они действительно разрастаются.

       - Больно умный он, - взорвалось с очереди. – Его бы на наше место.

       - Умный или не умный, - женщина передёрнула плечами, - а такие мысли есть.

       - Так это дело власти жизнь менять. Мы не причём. У власти есть право жизнь менять, а у нас  прав таких нет.

        Женщина не ответила. Может быть, она часто слышала  подобные мысли, придерживалась их, но и понимала бесполезность таких споров. Они вносили отдушину на некоторое время и не более.

       - Время подходило: её внуку в школу идти. В первый класс. Она скрывала от него, какие у него родители, но в школе о его отце и матери быстро узнают. Говорить начнут и сломают психику ребёнка. Это надо не на словах понять, а душой почувствовать. – Женщина замолчала. Она устала. Это было видно по её лицу, покрытому испариной, и   прерывистому дыханию. – Сестра чувствовала и решилась.

       В окно хлестал тёплый весенний свет. Лёгкий ветерок заносил свежий воздух. Я, сколько не пытался, столько раз и не смог связать в один узел тепло, свет и человеческую боль. Мне всегда это кажется дикостью жизни. А в действительности никакой дикости нет. Катится жизнь, и нет в ней ничего лишнего, как нет и недостатков. Это наше сознание, чувства хотят ровной,  бесухабистой дороги, но её никогда не будет. Нужно учиться шагать, как по ровному, так и по ухабам.

       - Не посчиталась она, - отдохнув, заговорила женщина, -   Ни с мужем, ни с сыном и невесткой. Не нитку пришлось ей рвать, а своё прошлое и настоящее, а в нём и любовь к мужу, и к сыну. И привычки. Работа: сотрудники. Квартира: соседи. Отметала всё. Понимала, что там и деревья другие, и запах цветов другой, и солнце по-другому заходит и восходит.

       Вначале лишила она сына и жену его родительских прав. Они думали, что пугает. Да они и не боялись. Пришлось ей помотаться с бумагами в отделе опеки и попечительства,  в отделе по борьбе с наркотиками, в милиции, в центре охраны семьи и здоровья,  в суде.

       Хождение по этим инстанциям дело продвигает. «Большой плюс», - она вяло улыбнулась, -  в том, что приобретаешь многих знакомых, которые бессильны перед твоей бедой. Поговорить, посочувствовать, поругать власть – это всегда, пожалуйста.

      Муж не принимал её решение, - продолжала женщина -  Внук у него только в мыслях был, да по сердцу скользил, а вглубь не доставал, а у неё все сердце им было засеяно. Сын и невестка в обещаниях «бросим» зарылись, а обещания день, два продержаться, а потом крошатся. Я её тоже уговаривала, - не умолкала женщина, -  ругала: куда, Светка,  в Петербурге живёшь, а внука в глушь тянешь. Убегаешь! А она мне в ответ: « Это здесь, в Петербурге, глушь набегает, а туда ещё, может быть, и не добралась. А если добралась, в другое место уеду. Не верю, что Россию  загадили. Чистые места где-то, да ещё есть».

       Оставила она и мужа, и сына с женой. Взяла  внука и уехала к двоюродному брату в Сибирь в посёлок Листвянку. Дом частный, не городская квартира, но перемены её не тяготили. Я в этот диспансер вначале со страхом ходила, тяготилась, стыдно было, а потом он мне, как дом родной стал, привыкла и никак не могу оторваться. Так, наверное, и с ней было. Она знала, куда едет, зачем и с кем.  Воду с колодца таскала, печку дровами топила, в туалет на улицу бегала. Да, многое там чего было.

       «А ведь верно говорит женщина, - думал я, - по себе знаю. Когда еду один в станицу Обливскую, то дорогой возникает чувство «Свобода». Держится это чувство первые два дня пребывания, а потом и колонка  далеко от дома стоит, и кухню не могли что ли поближе поставить, и дом, Бог знает, куда засунули, одна только баня на месте оказывается. А когда с внучкой приезжаю, то всё сделано правильно, не близко и не далёко, а  удобно и по-хозяйски».

       - Не знаю, как она там приживалась, - продолжала женщина. - По письмам и звонкам сужу. Не плачевные они были. Молодость уходила, старость набегала, но набегавшая старость крепче уходящей молодости была…

       - Бедняжка, - вздохнули с очереди. – Так поменять жизнь. Представляю, как она страдала.

       - Она не бедняжка. Это мы бедняжки, как дворняжки, привязанные на цепи, - ответила женщина. –  Стоим и трём стены, боимся от них отлипнуть.

       - Да ведь пострадала сколько.

        Хотел вмешаться я, вспомнив слова своего друга, битого и перебитого: любят у нас страдальцев в разговорах до умопомрачения, до забвения, да ещё философию под него иной раз подводят, а это страдание больше похоже на убожество, жить нужно, а не слезами и соплями душу заливать.

       Мой друг имеет право на такие слова, потому что отхлестала его война в Афганистане, поковыряла тело. Душу попыталась выпалить, да не на того напала. Осеклась и убралась восвояси. 

       Не вмешался я в разговор, другие чувства затянули. Ну, откуда такие бабы берутся? Жила в тепле. Не было тягот и лишений войны. Не воспитывалась в них. Так откуда? Вертелись начитанные мысли, что на это способна только русская баба. Нет. Не сторонник я такого взгляда. Оборвалась на этом мысль. Стал дальше слушать.

       Весенний денёк стал никнуть, обкладываться серыми тучами, ветер начал нагонять на окна крупные капли дождя. Молодь оставила сквер и начала втягиваться в здание, нанося мокроту и успевшую нацепиться на обувь мелкую грязь.

       - Через три года муж не выдержал, - говорила женщина, - продал трёхкомнатную квартиру и приехал. Она приняла его и ни одного слова в упрёк.

       - А я бы ни в жизнь не приняла такого паразита.

        Пошли слов замутнённые и  беспросветные, кому всласть, кому в горечь. Женщина не стала переубеждать. Не на том её мысли были завязаны.

       - За мужем потянулись к матери сын и невестка, - продолжала она. - Больше десяти лет прошло с того времени. Сын и невестка забросили наркотики. Работать стали. Внук в Иркутский национальный исследовательский технический университет  поступил. Не сломится. Она с него мужика сибирского вырастила.

        Когда он в институт поступил, она застолье устроила, стакан водки выпила, вытерла со лба десятилетний пот и сказала внуку: «Теперь сами ходи и не спотыкайся». А я за это время после её отъезда по клиникам   только и мотаюсь.  Звала она меня, да вот не решилась. В Сибири, как писала она, пока чисто, люди не загаженные, не замусоренные. Может быть, это и так, как писала она, но только там, где живёт. А в других местах похуже. Не знаю, но внука на ноги поставила. А у меня, как и у неё. Сын, невестка и внучка.

       - Да мы тоже тут не из-за своих детей стоим, пропади они пропадом, а из-за внуков и внучек.

       Разное говорили. Некоторые о деньгах. Где же она брала их? Другие даже минутной смелости набирались: бросят всё, соберутся и уедут. Под впечатлением многое на ум приходит, горят мысли и чувства, а потом как-то так сникают, тухнут и пепеляться.

       Слушая их, я вспоминал слова: «Я в этот диспансер вначале со страхом ходила, тяготилась, стыдно было, а потом он мне, как дом родной стал, привыкла и никак не могу оторваться».

4.

      «Может, дело и в Листвянке, - думал я, отъезжая от леска, -  частично, какая-то кроха, конечно, есть, но основное  в характере её сестры. Ломала себя ради внука. Не радостью точно умывалась, отдавала себе отчёт, какую ответственность взваливает на себя. Многие, в том числе и я, на какие поступки способны? Ходить в наркологию. Получать направления. Просить, унижаться перед врачами: вы уж помогите нам, вы наша самая последняя надежда, самые действенные таблетки и уколы делайте, капельницу ставьте, возле окошка положите, чтобы солнышко видел, а за нами не станет, отблагодарим, жалеем, виним себя, находим оправдания, ругаем власть, а на такой поступок, как та женщина, мало, кто способен.

        Лучше на месячишко положить, чтоб самому отдохнуть или тридцать, а то и шестьдесят тысяч за кодировку заплатить, а кодировку они ломают через месяц.  Постоянно обманываем себя несбыточной надеждой, что вот в следующий раз полечится в клинике месячишко и выздоровеет.

       Вот на такие мысли настроилось наше сознание, само в себя ковыряется, а чтобы вырвать себя из несбыточной надежды - не задумывается. В словах далеко забежали, а в делах...?».