валерий рыженко написал вчера в 15:35
ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ СЧИТАЛ СЕБЯ ЭЛЕМЕНТОМ ВСЕЛЕННОЙ.
Когда я поступил в институт, меня начали приучать к высокообразованным мыслям. Правда, я и сейчас толком не могу понять, что такое высокообразованные мысли, потому что они имеют дурную привычку проникать в толпу, размазываться в ней и выдаваться за что-то сверхразумное. Но чем больше я вкатывался в жизнь, которая стирала мои углы и пыталась отшлифовать меня, словно морской булыжник, тем больше я чувствовал скукоту от них. А скукота наседала от того, что все знают эти мысли, все говорят о них.
Никакой свежести и продыху. Скажешь что-нибудь подобное, тут же нацепляют на него то, что сам знаешь. Это удручающее состояние постоянно жить в рамках таких мыслей. Мало кто думает об этом. А напрасно. Когда эти мысли постоянно скребутся в голове, всегда существует возможность вылететь за их границы и попасть в иллюзии, к которым я вначале был настроен отрицательно, но со временем понял, что если к иллюзиям относиться доброжелательно, не отметать их с ходу, а внимательно всматриваться, то в них можно найти много свежего, интересного, загадочного. Даже то, что мы обозначаем, как истину. Иллюзии зачастую разрывают застоявшуюся, стандартную, отштампованную в сознании картинку.
Человека, о котором я расскажу, звали Калиграф Завёртович. Не станем называть его по имени вместе с отчеством, трудновато немного, а станем обращаться с ним по-свойски: Калиграф. Он был примечателен. Не своим именем и отчеством, не тем, что имел неимоверно громадную голову с всякими накладками и присосами, хаотично и беспорядочно разбросанными по лицу, так что, глядя, на его лицо казалось, что природа, словно спросонья или с похмелья зацепила в жменю нос, глаза, уши и, не глядя, сыпанула веером. Что, куда попало, там и проросло. Примечательность заключалась в его мыслях на лекциях. Если вы согласны, давайте послушаем одну из них.
А начнём с того, что каждый день ровно в десять часов утра он входил в огромный лекционный зал со студентами. Стоило бы описать и зал, и студентов, но зал был настолько обширен, что, казалось, его просто нет, а студентов так много... Впрочем, студенты были похожи друг на друга: молодые, задорные, хулиганистые, насмешливые. Словом, в отличие от Калиграфа ещё не пожёванные, не потёртые не обкатанные жизнью и не потыканные в одно её пахучее место. Они приветствовали его шумными и продолжительными аплодисментами, как это происходит в приличных заведениях. Калиграф в отличие от других, тоже выступавших с лекциями, был, что называется их любимчиком.
За три года пребывания в этом заведении не было ни одного дня, чтобы Калиграф сорвал лекцию. Он был точен до неприличия и всегда напоминал своему сопровождающему – человеку с нормальным именем и отчеством Ивану Дмитриевичу, что время реально не существует, его просто нет в природе, но у каждого человека есть заменитель времени: часы. При упоминании о заменителе времени Иван Дмитриевич так сильно морщился, что всё его лицо исчезало в морщинах, и трудно было разобрать, какое оно и перебивал его. А морщился и перебивал он Калиграфа, потому что Ивана Дмитриевича не интересовали рассуждения о заменителе времени. Его интересовал внутренний мир пациента, на котором он пытался уже третий год выстроить докторскую диссертацию с философским уклоном, но диссертация не шла, так как мир Калиграфа был скользким, неуловимым, запутанным, нелепым, с необычными словами, которые Иван Дмитриевич пытался осмыслить, чтобы вывести нормальные слова и изложить их понятно в докторской диссертации.
- Ты это, - требовал он, видя, что пациент начинает выписывать непонятные ему слова, - говори нормальным языком, а то, - он показывал на туго набитую наволочку от подушки, которую держал в руке.
- Честное слово, - клялся Калиграф, - сегодня обойдёмся без неё.
- Ты и вчера клялся, пока не застегнули.
- Сколько раз Вам втолковывать, - вспыхивал пациент, - что вчера не существует, не существует ни прошлое, ни будущее, существует только настоящее.
Ну, вот вы, читатель, попытайтесь перевести сказанное в нормальный порядок, в понятную мысль и доходчивое разговорное слово. А каково Ивану Дмитриевичу? Против таких мыслей нормальный человек взбунтуется, а высокий ученный придёт в бешенство.
Пока Иван Дмитриевич идёт с пациентом по коридору, давайте рассмотрим внешний и внутренний облик здания. Опишем его не так, как мы видим, а как видит его Калиграф. Он, когда рассказывал о здании, всегда говорил только про одну стену, поскольку другие стены, как замечал он, - точные копии этой стены. Громадная, бесцветная с одним зарешечённым окошком. Когда его спрашивали, а что внутри здания? – он отвечал: внутри обратные стороны этих стен.
Лекцию Калиграф начинал не с расклада записей, он никогда не носил их с собой, а всё держал в голове, не с рассмотрения студентов, а с рассмотрения своего сознания. Он подолгу всматривался в него, выискивая мысли. Они были для него живыми существами, но не дикими, у некоторых они, правда, и дикие, и даже одичавшие, за которыми нужно гоняться, а у Калиграфа приручённые. Иван Дмитриевич даже вздрагивал, когда представлял, как в его голове снуют некие существа. Да ещё шаркают. Он был человеком впечатлительным. Ещё бы! Иван Дмитриевич тянул лямку в этом здании до появления Калиграфа. Чтобы согнать впечатлительность, он не раз вечерком закладывал, а потом бегал в одних полосатых до колен трусах по коридору и кричал, что нужно уметь правильно жить. Заманчивые слова, но как-то всё так получается, что жизнь на наши головы как-то неправильно падает. Не по прямой, а всё под углом, да под углом.
- Если б наши мысли были дикими существами, - утверждал Калиграф, - то... – Он переключался на конкретику. - Вы же себя считаете разумным человеком? Иван Дмитриевич. Разумным. Выходит, что и мысли Ваши на Вас, как не на дурака настроены.
Оставим это и поспешим за пациентом и его сопровождающим, чтобы успеть на лекцию. Они уже прошли коридор, Калиграф никогда не выходил с него один, а только в сопровождении Ивана Дмитриевича.
Мы не будем расписывать, как вёл себя Калиграф на лекции, что он делал с руками, какое лицо у него при этом было, как реагировали студенты, словом всё то, что можно увидеть и услышать на любой лекции, а пустим его мысли сплошным потоком, чтобы читатель без отрыва полностью окунулся в него. А с какими мыслями он вынырнет из него и вынырнет ли, сохранив чистоту разума, это уже его дело. Кроме того, вряд ли, стоит отходить от общепринятой моды, как говорят в народе, толкать речь. Большинство из нас привыкло к поточным словам, которыми нас заливают ежедневно.
Калиграф размашисто направлялся к трибуне, оббитой красным полотном, на которой стоял графин с холодной водой, гранёный стакан и лежал кусочек сахара.
- Вселенная, - начинал он, - если вылететь за её бесконечные пределы, с высоты полёта напоминает круглый бесцветный шар с квадратным окошком, забранным в решётку, заглянув через которое можно увидеть, что в нём содержится.
Я уверен, что читатели согласятся со мной, что такой образ Вселенной имеет полное право на существование, как и другие образы. Ну, кто наберётся смелости сказать, что это неправильный образ, и все остальные, о которых говорят, тоже неправильные, потому что я видел Вселенную в её полном объёме! Прошагал по всем её отсекам, комнатам, этажам, мансардам, подвалам, чердакам. Проездил, пролетал.
- Первый раз, когда я заглянул в неё, - продолжал Калиграф, - я увидел, что в ней набросан различный, как мне сначала подумалось, хлам. Несколько раз я пытался сломать решётку, чтобы проникнуть внутрь, используя для этого обыкновенный лом. Я действовал по инерции. Всё ведь движется по инерции. Если кто-то кого-то толкает в зад, то это происходит не потому, что человек делает это по доброй воле, а потому что что-то пошло не так.
В своё время я однажды выломал ломом амбарный замок на двери магазина, хотел попасть внутрь помещения, чтобы посмотреть на товар. Тогда при густых бровях дефицит был. Я решил первым стать в очереди, но к моему удивлению я оказался вторым. В руках человека в форме и фуражке, который стоял уже возле полок. Он то ли ждал меня, то ли каким-то образом оказался там первый – я так и не понял.
- Да Вы бы спросили его.
- Я спросил, а он мне ответил: десять лет за густые брови.
Взломать решётку во Вселенной мне все-таки удалось. Я хотел пролезть в окно, но, куда бы я не тыкался, я нигде не находил свободного пространства. По голове всё время что-то ходило, стукало, ломало, выворачивало. И мне приходилось возвращаться назад. Вот тогда мне и пришла первая мысль о том, что Вселённая обладает пространством, но пространство всё заполнено.
В нём нет пустоты. Там было так тесно, скучено, забито, что мне приходилось напрягаться, чтобы подышать и поползать. Тут мне пришла в голову ещё одна мысль, если нет пустоты, то не может быть и движения, но я ведь ползал. Признаюсь, что это неприятное чувство, задавать постоянно вопросы и разгадывать головоломки. В конце концов, я пришёл к мысли, что пространство всё заполнено различными разновидностями хлама.
«Ну, вот, - думал я, - есть какая-то железка, деревяшка. Они в форме и имеют форму. А пространство? В каком виде оно, в какой форме?». Пространство – это просто познавательный инструмент человека с такими единицами измерения, как километры, метры, сантиметры.....
Я несколько раз пытался использовать этот инструмент, чтобы выбраться из Вселенной, но, - Калиграф беспомощно разводил руками. - Этот инструмент не учитывал мою скорость и меня возвращали назад.
Труднее оказалось со временем. Каждый раз, ползая по Вселенной, я видел, как всё в ней разрушается, ржавеет, распадается, крошится. При чём здесь тогда время? Оно, как и пространство, тоже не в форме, не имеет её. Да это тоже чисто познавательный инструмент с такими единицами измерения, как годы, месяцы, часы, минуты, секунды....
Так что ни пространства, ни времени нет. Это измерительные инструменты, кого, куда и на сколько. А все дыры, кротовые норы, прорехи во времени и пространстве, ускорение времени, замедление, телепортация – всё это нелепицы. Сколько я не пытался попасть хоть в одну прореху времени или дыру, телепортироваться - безрезультатно.
Он брал графин, наливал в стакан холодную воду, бросал в него кусочек сахара. – Видите. Сахар тает медленно, а если я налью горячей воды и брошу в него тоже кусочек сахара, он будет таять быстрее. И при чём здесь тогда ускорение времени? Оно что в стакане запрятано? – торжественно говорил он. - Я готов был оставить это занятие, но, как его можно было бросить, когда имелась ещё масса не решёных вопросов. Как обозначиться с этим хламом? Один круглый, другой квадратный, третий треугольный. В итоге я пришёл к мысли, что эти разновидности можно обозначить, как элементы. Да. Вселенная состоит из различных элементов. И что я сам элемент Вселенной, и всё, что во мне тоже элементы. Только разного уровня. Мозги думают, а ноги?
- И мы тоже элементы, и какого уровня? – спрашивали студенты.
Вопрос вопросов. Калиграф не знал ответа на это. Сколько он не всматривался в своё сознание, ни одна мысль не откликалась. Он отделывался молчанием.
- Я часами наблюдал, как ползали элементы вокруг меня, но ни разу не заметил, чтобы хоть один элемент мог одновременно ползти в противоположных направлениях: например, одновременно вниз и вверх, одновременно влево и вправо. Никакого хаоса. Всё предопределёно и предусмотрено. Внутри светились звёзды. Они существуют, потому что они в форме и имеют форму. «Слава Богу, - думал я. - Свет существует». Но через некоторое время меня одолело сомнение. Если Вселенная состоит из одних элементов, то свет тоже должен быть элементом и иметь форму. Мне пришлось прилично покопаться, чтобы понять, что звёзды испускает не свет, а элементы. А мой мозг, он также испускает элементы. Когда звёздные элементы налетали на мои, когда они сталкивались, сцеплялись с моими, то в моём мозгу происходили какие-то химические реакции.
Огромное вычищенное от хмури небо с небольшими пушистыми белыми облаками, пробиваясь сквозь открытое окно в лекционный зал, проливало на Калиграфа сияние. Оно, словно хотело оказаться в числе его слушателей, но Калиграфу было не до слушателей. Он жил в мире своих слов, откуда вытащить его могла только смирительная рубашка в наволочке от подушки. Это был поток сознания, иссякавший тогда, когда Калиграф, вычерпав последнюю мысль, чувствовал, как его голову заполняет пустота с её мёртвыми звуками.
.- И когда наступала химическая реакция, - продолжал Калиграф, - я прозревал и видел, что один элемент в красный форме, другой - в синей, третий - в чёрной.... А когда мой мозг отключали, я попадал в сплошную тьму. В заключение я пришёл к выводу, что все мы бродим в кромешной темноте, но видим, а все элементы бесцветные. А то, что мы видим одного красным, а другого золотистым и так далее является чистейшей иллюзией нашего мозга. Вот с такими мыслями меня вывезли с Вселенной и отправили на одну научную конференцию, чтобы я выступил.
Это было не случайно, а предопределёно. С конференции мне любезно предложили перебраться в это замечательное заведение, и одели в рубашку белого цвета с очень длинными рукавами, - Калиграф искоса смотрел на наволочку от подушки в руках Ивана Дмитриевича. - Консилиум учёных долго выслушивал мои мысли, а под конец спросил, а какого цвета у меня рубашка. Я понял, что нужно отвечать белого цвета. Иначе я ни когда не выберусь из неё.
А выбраться мне всё-таки удалось, - торжественно заканчивал он.- Сейчас я вполне доволен и читаю лекции. Если честно между нами, - Калиграф переходил на шёпот, - Вселенная тоже не существует. Существуют только одни элементы в форме и никакого цвета.
А наш мозг – это Величайший Иллюзионист.
********************************************
Это писал мой друг, кандидат наук, окончивший ту самую кафедру...
Свежие комментарии