ПЯТА

1.

         Жара за день так накаливает тело, что вечером я собираюсь на речку. Пешком идти невмоготу. Ноги отвалятся. Что тогда?  Машина. Так она надоела и рукам, и ногам, и глазам.

          Бабы в станице лихие. Прут, как на гонках.

Только и успевай изворачиваться. Не успел... Баба всегда права. Она за малым дитём мчится, а ты, растрёха, на прогулку катишь.

         Я на велосипед, потому что на нём безопаснее. Два километра по степным пыльным, петляющим и кочковатым дорожкам и я в прохладе речки. Она не широкая и не узенька. Раньше до домов крайних добегала. А жара выпарила, втиснув в невысокие берега, заросшие высоким густым камышом, в котором что-то то и дело шуршит. Бывают змеи, но достаточно сильно похлопать рукой по воде, и они разбегаются.

         Вербы ещё не выморились. Клонятся к воде и цепко держатся за берега, а они размываются. Мельчает природа.

        Дневной купающийся люд схлынул. Тишина, от которой звенит в голове. Порой взметнётся рыба, похожая на литой блестящий диск в лучах солнца, а потом, ударившись об воду, круги выбьет, которые раскатятся по поверхности, и снова гладь.

         Что стоять и ждать? Разгоняюсь с бугра. Детство ещё не забыто. Полёт в воздухе. Как быстро он заканчивается. А так махнул бы над степью, рекою.        Стрелой в воду. Ух!..  

        Привет мир таинственный. Жара отлипает…  и пошёл, как пацан, то нырком, то кувырком. Задохнулся и пробкой вылетел, а потом  тихим ходом на спине, глядя, как звёзды разрывают темень на  небе.

Проплав минут десять, выхожу на берег.

   2.

        Пора домой, но меня окликают мужики. Это - рыбаки. Костерок из сущняка. Отжили ветки своё и из одного мира в другой. Языки пламени жгут наседающую темноту, которая хочет проглотить их, а они только сильнее становятся, на земле расстелена газетка, на которой  бутылка водки «Зелёная марка» и закуска овощная, да хлебная.

- Присаживайся.  И ухи хлебнём, и водочку замнём. После купания  самое то.

         Ну, как тут откажешься от крепкого глотка. Присаживаюсь на мелкий песок. Он ещё тепло держит. Не отпускает. А днём можно кожу на подошвах обжечь.

- Спасибо, - говорю я.

- Да за что спасибо. Ты вначале выпей, да ухи поешь, а потом спасибо.

        Водка горячит. Гонит кровь. Голова туманится. Вытесняются дневные заботы. А уха аппетит разжигает. Я бы весь котелок  в себя завалил, да ведь в гости позвали, хлебаю помаленьку, а то обжорой обзовут.

- А ты ненашенский, - сказал мужик.

        Я, как понял, он был держателем водки, потому что возле него стоял  целлофановый пакет с поллитровками: старший чин, а другой мужик  распорядителем пищи: младший чин. Огурчики, да помидорчики высыпал.

- Почему решили, что я не вашенский, - спросил я.

- Плаваешь по-другому, как по реке стелешься. А мы плаваем по-собачьи. Руками под себя гребём и ногами толкаем, - скрипуче засмеялся  старший.

- С Московской области я.

        Разговор неожиданно поменялся.

- Оппозиционеров у вас там много?

- Не считал.

- У нас есть один. Зовём мы его Пята, - он сделал ударение на «а».

- Да какой он позиционер. Дурачок. Чокнулся, - ответил младший.

- Оппозиционер, балда, а не позиционер.

- Один хрен. Дурачок он.

- Не скажи. У нас тут в пионерском лагере беженцы-украинцы живут, - стал рассказывать старший. -  А среди них Пята. Так мы назвали его. Когда говорит, то слова у него такие, будто он священником был. Мы вначале так и думали, а беженцы нам сказали, что никаким священником он не был, а пьяницей и матершиником. Откуда он таких слов набрался? Из забулдыги чуть не в святого превратился. Не может просто так слово прийти, которое ты раньше никогда не употреблял. Не пойму я этого.

- Да чокнутый он, - перебил его младший. – Свихнулся от своей Украины и полезли слова.

- А что говорит он, - спросил я.

- Подожди маленько. Сам услышишь. Он в это время всегда прогуливается по берегу.

3.

         Интересно мне стало. Решил сидеть до тех пор, пока не увижу Пяту  и не послушаю, что же он такого оппозиционного и святого говорит. Небо выклеилось звёздами, когда  к нам подсел мужичок. В высоту не пошёл, вниз не упал, а на середине остановился. Волос чёрный и кудлатый, словно год не стригся.

- Здравствуй слуга Божий, - сказал старший. – Выпьешь.

- Я Слово Божье с водкой не смешиваю.

        Ого. Круто взял.  Пята отрицательно покачала головой, опустил её между коленями и зажал, а потом поднялся и стал ходить вокруг нас кругами, словно петлю набрасывал.

- Да ты говори, говори, - заорал младший, распластавшись на песке и небрежно разбросав руки в сторону.

- И возмутился Дух Божий, - начал Пята, - что земля русская пяту свою неправедно на землю украинскую поставила. И сказал Господь, что недолго там пяте быть. Укрепит он землю украинскую мышцей сильной. Это я, Господь, вложил,  в души правителей и народов их Слово спорное, чтобы увидеть, а братья ли они, и увидел, что Слово Моё светлое «Не убий» они  кровью наполнили. Это...

- Ты подожди, подожди, - перебив, загорячился младший. – Так Господь виноват. Он вложил Слово спорное.

- По-твоему, если ты сегодня напьёшься, так виноват он, - обрезал Пята, ткнув в старшего, - потому что он принёс водку.

- Ты подожди, подожди, - карабкался младший.

- Да оставь ты его. Где ты слов таких набрался, - сказал старший.

        Я тоже хотел спросить его об этом. Слова «мышца сильная» и некоторые другие слова Пята это слова с «Библии», но какой смысл его соседям по лагерю  врать, что раньше он был пьяницей. Не за стаканом же водки или не с похмелья он читал «Библию»? По себе сужу: не знал  какого-то слова, не было его в памяти и корня там его не существовало и не держалось оно там, и вдруг выскочило, вылетело неизвестно откуда.

- Я их не набирал, - ответил Пята. -  Это Господь мне их в душу вложил.

- Ну, ты хоть помнишь, каким ты раньше был, - не отцеплялся младший.

- А что помнить. Какой сейчас, такой и раньше был.

- Говорят, что раньше ты пьяницей и матерщиником был.

- Не был я им никогда. Всё время в Господе ходил. Сейчас за Украину радею.

- А если я тебе с твоей Украиной по морде дам, - взмыл  младший, словно под пинок попал. – Вы там таких делов наделали, что мы вас спасать пришли.

- Спасители, - иронично бросил Пята. - А за что меня бить? Если тебе моё слово не нравится, перечь мне словом. Что за силу сразу хватаешься. Если я неправду говорю, высказывай свою правду, а не кулаками доказывай. А я правду говорю, потому что от Господа её слышал. Если б неправду говорил, то сейчас  шарахнула бы молния и на куски меня рассекла бы. Попробуй, ударь меня, так ты сейчас рыбьей косточкой подавишься. Потому что ты Слово Божье будешь бить.

- Отстань, - чуть не завизжал младший, кажется, что он забыл, что первым узелок завязал. - Я тебя не трогаю, и ты меня не тронь. – Он вскочил и чуть не загнал водку в рот вместе со стаканом.

        Так подладилось в природе  или Бог его знает, на выдумки мы богаты, а на истины скудоумны, но громыхнуло раскатисто, голосисто, словно небо взорвалось и огненными кусками на землю падать стало. Молния, вырвав темноту,  полосонула  и с маху ударила в молодую  вербу на другом берегу, развалив её пополам. Притихли мы. Попробуй, разберись. Небо-то сухое было. Жара все облака выела. Я увидел, как младший, отвернувшись, забегал рукой по груди. Крест накладывал.

        Вспыхнувший огонь захватил вначале верхушку вербы, потом, извиваясь, словно змея, пополз вниз, обвивая ствол, оставляя после себя черноту, сорвался, накрыв  траву и прилегающие кусты.

- Красиво, - прерывающимся голосом сказал старший.

- Огонь красив, - ответил Пята, - когда он приучен. Он даёт тепло и свет, но когда он  не в руках человека, он сжигает всё на своём пути. Как война. Она не выбирает. У всех войн  дорога убиенными выстлана.

        Неожиданно вырвавшийся из густого подлеска сильный ветер набросился на огонь и повернул его назад. Огонь, вспыхнув огромным  факелом, завернулся в смерч и метнулся к воде. Он, словно огненный ураган, пронёсся над ней.

 - Вода, вода горит, - истошно закричал младший и начал бешено креститься.

        Дурень, - бросил Пята в сторону ползающего на коленях младшего. – Это не вода  горит. Это отблески пламени в воде. Вы здесь сидите и слушаете только друг друга, правду ищите, - продолжал Пята, - а я кровь живую в руках держал и до сих пор слышу, как она  кричит и плачет, и  воет.

- Так почему же твой Бог не остановит тех, кто воюет? – младший уже стряхнул с себя страх.

- Бог останавливает тех, у кого Он в душе есть, а если Его у кого-то  в душе нет, так Он не станет к нему  напрашиваться.

- Никакого Бога нет, - отмахнулся младший.

- А что же ты крестился и на коленях ползал, - подловил Пята. – Смотри, подавишься рыбьей косточкой.

- Да отстань ты от меня со своей косточкой, - опять завизжал младший, он даже потянулся к котелку, видимо, хотел его перевернуть, но спохватился. Это было бы чересчур. – Я же тебя не трогаю. Ты идёшь своей дорогой, а мы идём своей.

- Ты не идёшь, ты сидишь, - заметил Пята. – В Бога не веруешь, а в конец света веруешь?

- А что тут не веровать, - огрызнулся младший. – Природа довольствие для человека уменьшает. Речка рыбой скудеет. Земля в степи, как камень становится. Когда-то так рявкнет, что всех до единого сметёт, но природу-то видно, а Бога твоего нет.

- Тебе бы руками Его потрогать, - засмеялся Пята, -  и поздороваться. Да ещё и водочку бы с ним попить. Эх, ты. А Он за спиной твоей стоит и слушает речь твою поганую

        Младший  хотел что-то ответить. Не получилось Он, похлопав пустым ртом, зло сплюнул.

- Боишься, - усмехнулся Пята, - а собираешься мне морду с Украиной бить. Я хоть с виду и тихий и в Господе, но так отвалю, что собирать будут тебя по косточкам.

- Перестаньте, -  вмешался старший.- Может ты и прав, - сказал он дрогнувшим голосом – Только смотри Пята. Прижучат тебя за твою правду. Безобидный ты мужик, а слово у тебя горячее. Как на сковороде  выпалено.  Душу распаляет.    Одних на одну сторону нагоняет, других на другую.

- Это с человеческого глаза так.

- А не с человеческого?

- Не убий, - твёрдо ответил Пята и добавил. – Мечутся народы, замышляют тщетное.

        Одной фразой высек иллюзии человеческие.

- Так это слово «Не убий» сотни веков держится, - сказал старший. - И никак все души захватить не может. Остаток всегда остаётся. Промахнулся Бог.

- Вам бы всё и сразу. А потрудиться самому?

        Старший помолчал, а потом продолжил.

- Жил бы ты тихо, Пята, а то найдутся и скажут, что ты этот, как его, экстремизм разжигаешь.

- Правда не может быть экстремизмом. Я Слово Господне говорю, - ответил он. – И кого мне больше слушать? Кого больше бояться? Человека или Бога?

        Пламя от костра не высвечивало  лицо Пяты, и я не мог полностью его разглядеть, но мне показалось, что он улыбнулся, потом встал, поклонился.

- Росла у хозяина яблоня, - сказал он. - Густая и плодовитая яблоками. Встал он однажды по - утру и увидел, как её ветки сильно колышутся, словно дерутся друг с другом, а от этого яблоки осыпались. А ветки все на одном стволе и корень один. Разозлился он на ветки и срубил их, а того не понял, что колыхались ветки и падали яблоки от ветра. Так и сейчас. Простой русский люд с простым украинским людом не ведают, откуда ветер дует.

- А ты знаешь? -  вклинился младший.

- Ветер  наверху зарождается, а потом на землю гонит. А на тебя, - он обратился к младшему, -  я не обижаюсь. Ты человек, а любого человека можно запутать словами и стреножить, как коня. Да он и сам себя может запутать.

        Младший, сбитый с толка своими наскоками, по инерции опять хотел вцепиться в Пяту, да старший осадил его, прижав руками его  плечи. Мы немного помолчали, Пята ждал, наверное, ответа, но так как его не было, мы допивали водку, закусывая хрустящими огурцами, он повернулся и пошёл по бережку.

- Ты куда, Пята, - крикнул старший. – Заблудишься. Возвращайся в лагерь.

- Домой пойду, - ответил он. – Тут близко триста километров.

- Так у тебя дома нет. Сам говорил, что разбомбили.

- От того и бежал сюда. Побоялся. А  теперь не боюсь. У меня  теперь дом везде, - донеслось из темноты.

        Дорогой я не, столько думал о разговоре, подобные мысли я слышал неоднократно, сколько о превращении Пяты. В его превращении для меня тоже не было ничего удивительного. Такой он человек. Пил, а когда земля его живой кровью стала пропитываться и наполняться,  поставил он  ногу свою на неё, и душа перевернулась. А в какую сторону она завернула? Судя по словам, то к вере в Бога,… а по поступкам? Не ведаю...