38Первым о приезде артистов в город пронюхал рыжий Пестриков. Он подкараулил артистическую группу у входа во Дворец культуры угольщиков.— Здрасьте, товарищи артисты! — поприветство-вал Пестриков входящих в помещение мужчин.— Здорово, юноша! — ответил один из них. — Но ты ошибся, мы не артисты, мы рабочие сцены. 339А артисты — вон они. Вот тот, который обросший и с трубкой, то режиссёр. А рядом с ним дирижёр Кацнельсон. Тебе кто нужен-то?— Ладно, спасибо! Годится! — Рыжий метнулся к режиссёру с трубкой.— Здравствуйте, товарищ режиссёр!— Здравствуйте! — режиссёр вынул изо рта труб-ку. — Я вас слушаю…— Хочу обратиться…— По поводу?..Рыжий замялся:— Ну, я тоже… артист. Хочу посоветоваться… Ну, как мне быть… Что делать…— Вы хотите, чтобы я вас прослушал?— Да! — выпалил Рыжий.Прошли в фойе. Режиссёр сказал с улыбкой Кац-нельсону:— Марк Захарович, послушаем?— А чего же! — хитро улыбнулся дирижёр. — По-слушаем…Отошли в сторонку.— Что вы хотите нам исполнить? — важно спро-сил режиссёр.Рыжий крутанулся на месте, прокашлялся и встал в позу.— Кальман! Ария гусар из оперетты «Сильва»!Рыжий спел неумело, но сильным голосом:Красотки, красотки, красотки кабаре,Вы созданы лишь для развлеченья!Изящны, беспечны красотки кабаре,Но вам недоступны… любви мученья!..Рыжий передохнул, выпалил: — А вот еще:Сильва, ты меня не любишь,Сильва, ты меня погубишь,Сильва, ты меня с ума сведешь!..Режиссёр с дирижёром переглянулись, глубокомыс-ленно помолчали. Режиссёр пососал трубку, изрёк:340— Молодой человек, ну что я могу сказать… Го-лос есть. Но у нас, извините, не консерватория и не театр оперетты. Мы не учим петь. У нас оперный театр, так что извините… Как, Марк Захарович?..— Да, да! У нас театр. Вакансии, к сожалению, заняты. Надо порекомендовать молодому человеку больше заниматься вокалом…Пестриков знал, конечно, что никто его никуда не примет, хоть разговаривать соизволили деятели, и то ладно. У него была другая цель.— Товарищи артисты! — с выражением сказал Ры-жий. — Я все могу! Могу рисовать, могу петь, могу декорации таскать!.. — Рабочие как раз начали раз-гружать большой грузовик с декорациями.— Извините, — еще раз повторил режиссёр и по-вернулся к Рыжему спиной.— Товарищ режиссёр! — в отчаяньи крикнул Пе-стриков. — А на спектакль пустите?.. Шибко охота оперу посмотреть!..Режиссёр повернулся, полез в карман, достал блокнот в кожаном переплёте, ручку с вечным пе-ром, что-то черкнул. Потом вырвал листок из блок-нота и передал без слов парнишке. Повернулся и по-шел, дымя своей трубкой, к коллегам. Рыжий был счастлив.…На шахте Морозову встретила Ксеня Кондакова. Сказала:— Манька, зайди в шахтком. Похлебаев просил.Морозова пришла в шахтком. Председатель шахт-кома Похлебаев, подвижный, лысый, выложил на стол пачку театральных билетов.— Морозова, представляешь, какое дело? К нам в город приехал Пермский оперный театр. Будут вы-ступать. Вот тебе пригласительные билеты на опе-ру «Чио-Чио-сан». Билеты бесплатные. Терком все оплатил. Бери и не отказывайся. В опере была?Мать Саньки удивленно уставилась на Похлебаева.— Георгий Ильич, что еще за опера?— Ты что, в опере не была?— Нет. Ни разу не была.341— Ну ты, Морозова, даешь! Ты же шахтёрка, пере-довик, ударница, и не была в опере! — развел руками Похлебаев. — Бери билеты. За хороший труд шахта награждает женщин культурным мероприятием. Би-леты бесплатные. Культура и труд вместе идут! Тебе сколько дать? Бери на всю бригаду!..Мария подумала, спросила:— А как же с работой?— Доставим вас во Дворец угольщиков. С работы пораньше отпустим. Опера «Чио-Чио-сан»! Шедевр мировой классики! Бери, Морозова, ручку и распи-шись в получении билетов!..В бараке весть о приезде в город оперного театра вызвала множество пересудов.— Каку-то оперу привезли. Чио-Чио-сан называ-ется.— Дак этот Чио-Чио-сан, кто он такой? Япошка, что ли? «Чингиз-хан, — сказал Митя Чурбак, — это был монгольский завоеватель.» — «Да не Чингиз-хан, а Чио-Чио-сан!» — «Да один хрен — что Чингиз-хан, что Чио-Чио-сан…»Ребятня тоже спорила об опере.— Это японка. Это японское имя Чио-Чио-сан. А приставка «сан» означает «госпожа», — объяснил Илька Ямпольский. — А оперу эту написал великий итальянский композитор Джакомо Пуччини. Это са-мое лучшее его произведение.Кто-то крикнул:— Итальяшки — они тоже фашисты! Они с нем-цами против нас воюют!..А «раскулаченный» Кондаков заметил:— Япошки, они очень злые. Мы с ними на озере Хасан и Халхин-Голе дрались. Они знаете, сколько наших там поубивали!— Они узкоглазые и маленькие, — заметил важ-ный Кузя. — Как наш Равилька Сабиров.Сабиров засмеялся, показав большие редкие зубы, и завопил:— Да, я япошка! Япошка!.. Я вам всем секир-башка буду делать!..342Кондаков дал ему пенделя под зад.— Я тебе, башкирня, сделаю секир-башка!..Во Дворец культуры угольщиков, как и обещал профсоюзный деятель Похлебаев, шахтёрок доста-вили транспортом — прицепили теплушку к паро-возу и довезли до самого центра, до станции Серго-Уфалейская. От неё до Дворца — рукой подать.Тетя Поля, бывшая горнячка, тоже увязалась за молодыми женщинами. Принаряженная, сидела в теплушке и говорила:— Хочу побывать в опере. Жизнь прожила, а в опере не была. Это, девки, не дело.Девки смеялись:— Ага! А то, тетя Поля, на том свете и рассказать некому будет про оперу!..— Не говори! — не обижалась тетя Поля. — Жалко вот мой Андрей помер, а в опере не был. Встречусь я с ним на том свете и расскажу ему, как я в оперу ездила. Умора!.. Только вот, девки, я понять никак не могу, они действительно в этой опере, артисты, только поют и совсем не говорят?— Действительно.— Чудно!..Мария Морозова взяла с собой на спектакль сы-нишку Саньку. Пусть посмотрит оперу. Санька ехал тут же в теплушке и молчал, слушая разговоры жен-щин. Доехали быстро. Пошли раздеваться в гарде-роб. Санька рассматривал красивый Дворец.Расскажем об единственном в городе дворце. Он был построен в 1934 году. Двухэтажный, построен в модном стиле тех лет — конструктивизме. Короб-ка дворца ничем особо не примечательна, коробка она и есть коробка. Возвышалась над коробкой дру-гая коробка — это помещение для поднимающихся вверх декораций. А вот внутри!.. После шагающих экскаваторов, закупленных в США и посланных на Копи самим вождем революции Лениным, советское правительство преподнесло шахтерам другой пода-рок — этот Дворец. Внутри он был богато декори-рован гипсовыми рельефами, росписями на стенах 343и потолке и обставлен царской мебелью из самого Петродворца: высокие зеркала в богатых позолочен-ных рамах на изогнутых ножках, кресла с такими же изогнутыми ногами и подлокотниками, в кабинетах такие же кресла и столы. Входящий во Дворец гово-рил или думал примерно так: «Вот как жили буржуи! Пожили, хватит! Теперь это все наше, народное!..» Царской мебели для Дворца, как рассказывали, при-слали целых три товарных вагона.Женщины с разинутыми ртами рассматривали Дворец. Санька встретил тут Рыжего. Он пришёл во Дворец задолго до спектакля и бегал вверх-вниз по мраморным лестницам. Здесь же был и млад-ший Ямпольский со своей матерью Софьей Абра-мовной.…Уселись в шикарные кресла. Медленно погас свет в больших люстрах, музыканты в оркестровой яме заиграли вступление. Женщины притихли, со-средоточенными взглядами впились в сцену. Раз-двинулся занавес из красного бархата. Началось вол-шебное действо. Зрители увидели Японию: ласковое синее море, горы, маленькие домики с изогнутыми крышами, пагоды… Миниатюрные японочки гуляли по набережной с разноцветными зонтиками и веера-ми в руках. Они пели, будто щебетали. А вот и Чио-Чио-сан, по прозвищу бабочка, а по-английски— Баттерфляй. Она тоже с зонтиком и веером в руке. Она беспечно поет-щебечет о море, о цветах, об ожи-даемом счастье. Подружки кружат вокруг неё словно бабочки. Вот в порт входит большой белый корабль. Это военный корабль. На нем прибыл американский лейтенант Пинкертон. Он в белом офицерском па-радном костюме с золотыми погонами и офицер-ским кортиком на поясе. Лейтенант высок, статен и красив. Он замечает в толпе Чио-Чио-сан.Сводник и маклер Горо, без конца кланяясь, по-казывает прибывшему американцу прямоугольный домик-амадо из бамбука и бумаги, где предстоит жить молодым. Стены домика раздвигаются и распо-ложение комнат может меняться. Очень интересна и 344удивительна для зрительниц-горнячек и одежда япо-нок — прямолинейные длинные халаты с широкими рукавами без пуговиц; пояс «оби» завязывается на спине бантом, миниатюрные японочки в них похожи на бабочек. Халаты разноцветные — белые, розовые, красные, голубые… полы у них вышиты красивыми узорами. Пацанчику Саньке тоже, как и горнячкам и его матери, все страшно интересно.…Лейтенант остается доволен сделкой. Он сидит на циновках со своим другом, американским консу-лом Шарплесом, в арендованном им домике, треска-ет водку «сакэ», поджидая юную гейшу. Он беспечен и поет свою «коронную» песенку:— Скиталец-янки в тиши морской стоянки ведёт свои дела, идя на риск. И где судьба велит, он якорь там бросает. Но разыграется на море шторм, и янки погибает. Ведь жизнь была б ничтожна, если б не срывать цветков, где только можно… Да, просто и несложно от жизни брать, что можно, видя в этом идеал!..А старый сводник нахваливает невесту:— Она — гирлянда цветов весенних иль звезда с золотыми лучами…Появляется Чио-Чио-сан с поваром и служанкой Сузуки. Они все время кланяются и падают ниц пе-ред американцами. У повара интересное имя — «Луч восходящего солнца», а у Сузуки — «Закат лучистый». Сузуки тоже прелестна и похожа на куколку, как и её хозяйка. Служанка все время улыбается и поет:— Улыбаться нам надо — в том жизни услада, — сказал О-ку-на-ма. Смех нам дороже, он для счастья то же, что дверь для храма. Он радости источник и лучше фимиама, — так сказал О-ку-на-ма…Лейтенант по натуре игрок, он азартен и полон страсти.— Каприз иль страсть, но в ней все мило, детскою лаской сердце мое эта крошка пленила. Все это слов-но в волшебной сказке, ею любуюсь, словно в экс-тазе, точно фигуркой на ширме иль вазе, или рисун-ком сидящей на ветке бабочки в нежной, изящной 345расцветке… Бурю страсти унять в моей ли власти? Готов ей крылья смять в угоду страсти!..Женщины-шахтёрки с удовольствием слушали оперу. До начала спектакля им раздали программки, и они, если не понимали происходящее, то загляды-вали в них. Тогда всё становилось понятным. Пин-кертон клялся в любви юной гейше.Тетя Поля наклонилась к уху матери Саньки, про-комментировала баском:— Уж больно молоденькая она. Бросит он её, этот прохвост! Бросит!..На неё зашикали. Действие разворачивалось, жен-щины гадали: «Женится или нет красивый америка-нец Пинкертон на юной и нежной, как цветок саку-ры, Чио-Чио-сан?»Санька прижался к матери, зашептал:— Мама, какая она красивая!.. А этот Пинкертон тоже лейтенант, как Петров…Брачный обряд был выполнен в присутствии чи-новников, комиссара, а брачный договор заверен нотариусом. Чио-Чио-сан поклялась во всем угож-дать мужу и быть его преданной рабыней. Её мать и кузины одобрили брак — выйти замуж за богатого янки, это ли не везенье? Только один дядя-бонза, появившийся на церемонии с другими бонзами, был недоволен браком. Он настоящий самурай, громад-ный и жирный. Он ругается и обвиняет племянницу в том, что та продалась американцу и забыла веру предков. «Ты нам всем изменила! Так прими же про-клятья! Ка-ми са-рун-да-си-ко!.. Ты нам чужая! Ты нам чужая!..»Пинкертон всех прогоняет. Наступает брачная ночь. Чио-Чио-сан (Баттерфляй) счастлива. Она поет:— Вы для меня воздух и свет небесный. Вас полю-била я в миг чудесный, как увидела… Всё в вас мило, приятно и ново. О, я счастлива, да я счастлива!.. Воспитаны мы строго, всегда молчаливы, скромны, неприхотливы, но в нас таится много нежности сер-дечной, и наши чувства глубоки, как море… Спит 346земля, дремлет море, над нами небо блещет огнями. Искры, блестки дрожат в росинках, на цветках и на былинках. О! На нас кругом с любовью смотрит мно-го ярких глаз с высот небесных, с берегов крутых и с моря… Всё на нас глядит с любовью, дышит сча-стьем…Но счастье недолговечно. Лейтенанта срочно вы-звали на корабль, и он уплыл в свою Америку. Чио-Чио-сан верит, что он вернется. Перед отплытием он заверял её: «О, Баттерфляй, уйми свои слезы. Я вер-нусь весною, лишь зацветут здесь розы и малиновки в чаще станут вить гнезда.»Наступили черные дни для Чио-Чио-сан. У неё родился ребенок — голубоглазый, светловолосый мальчуган. А Пинкертона все нет и нет. Проходит год, другой, третий. Она страдает, живет в нищете, но верит, что любимый вернется. Вся родня от неё отвернулась, осталась только Сузуки. Все мысли её о Пинкертоне и сыночке. Что ждет её ангелочка впе-реди? А мерзкий сводник Горо усиленно сватает её за богатого и старого принца Ямадори. Он толстый, слуги носят его в паланкине. Он богат, у него виллы, сады, деньги. Но Баттерфляй отказывает принцу.…Начался третий акт. Вот гремит пушечный вы-стрел, и в порт Нагасаки заходит военный корабль «Авраам Линкольн». Чио-Чио-сан мечется в своем маленьком домике — неужели вернулся её возлю-бленный?! Вместе со служанкой Сузуки она любовно украшает гнездышко цветами — розами, фиалками, мимозами, сакурой…— Будет наш дом точно сад. Муж мой войдёт, улыбнется, счастье наше вновь вернется; пусть ве-сенний разольётся здесь повсюду аромат!..Весна. Цветет сакура, домик утопает в белоснеж-ном цветении. Всю ночь она прождала его у окна. А утром, когда она уснула, появился, наконец-то, долгожданный. Но пришёл он не один. С ним были консул Шарплес и… его новая жена, американка Кэт. Шарплес открывает служанке горькую правду: Пинкертон приехал, чтобы забрать ребенка.347Чио-Чио-сан узнает, что её возлюбленный прие-хал с женой и хочет увезти ребенка в Америку. Новая жена Пинкертона Кэт просит её отдать ребенка.В зале началось заметное волнение — что же будет дальше? Горнячки гадали: «Неужели отдаст?» Чио-Чио-сан, наконец, согласилась отдать ребенка.Несчастная женщина молится перед богом Буд-дой. Слышны рыдания Сузуки. Чио-Чио-сан выни-мает кинжал из лаковых ножен, читает надпись на лезвии: «С честью тот умирает, кто с бесчестьем ми-риться не желает.» Целует лезвие кинжала и идет к ширме проститься с сыном. Ничего не понимающий малыш бежит навстречу матери.— Ты моя надежда, любовь, и жизнь, и радость! Ты цветок мой весенний! Ты не знаешь, милый, что мама вот за эти глазки идет на смерть, чтоб отпу-стить тебя туда, за море, и чтоб твое сердечко, когда ты подрастешь, обо мне не терзалось… А я иду дале-ко… в безмолвие нирваны…Чио-Чио-сан сажает ребенка на циновку, дает ему в руки американский флаг и маленькую куколку, чтобы тот отвлёкся. Она берет кинжал двумя руками и наставляет себе в грудь. В зале наступает гробовая тишина. Японка с силой вонзает кинжал. Она из по-следних сил бредет к играющему сыну и падает на колени. Кинжал, звякнув, отскочил к краю сцены. Чио-Чио-сан обнимает сына, она смотрит в зал, буд-то со всеми прощаясь, и падает замертво…Санька зажал рот, чтобы не закричать. Он не мог оторваться от ярко освещённой сцены, от этой ма-ленькой хрупкой японочки, упавшей на сцену как лепесток японской вишни-сакуры. По крупному об-ветренному лицу тети Поли катились слезы, она их не вытирала, да и мать Саньки подозрительно шмы-гала носом и её большие глаза наполнились слеза-ми…Занавес закрывался и открывался несколько раз. Артисты вышли на авансцену с поклонами. Женщины-горнячки аплодировали сильнее всех. Особенно громко хлопали Кондакова и тетя Поля 348Ботова, как и все, кричала зычном голосом: «Браво! Браво!..»— Понравилась тебе опера, Санька? — спросила мать сынишку.— Очень понравилась, — ответил Санька.В гардеробе женщины шумно обсуждали спек-такль. Старая горнячка Поля, она была на голову выше окружавших её женщин, заметила хриплым голосом:— Я бы этого американца, этого Пинкертона, при-душила собственными руками! Какой негодяй!..— Тетя Поля, так нельзя — придушила…— А чего же он её бросил, эту Чио-Чио-сан? Чего?.. Жил бы да жил со своей бабочкой. Нет, на мымре, американке своей женился…Тетю Полю поддержал пожилой мужчина, стоя-щий рядом.— Правильно говоришь. Эти америкашки — очень хитрые. Сколько они с открытием второго фронта тянут! Любят жар чужими руками загребать!…До своих жилищ добирались кто как мог, в основ-ном, пешедралом. На улице холодно, мела позёмка, кидая в лица колючий снег. До посёлка каких-то де-сяток километров, отправились по железной дороге. Мальчишки впереди, азартно споря об игре актеров, женщины растянулись сзади. Громогласная тетя Поля что-то притихла, задумчиво шагая по шпалам. И мать Саньки молчала, погрузившись в безрадостные думы. Все были под впечатление от спектакля. Санька топал рядом с матерью. Он был еще там, в стране восходя-щего солнца, переживал за погибшую Чио-Чио-сан, или Баттерфляй; размышлял о том, как же будет жить без матери её маленький сынок в далекой Америке? А вот в Японии, думал Санька, жить можно, там теп-ло, зимы, наверное, не бывает. Там цветут бамбук, сакуры, там синее-синее море, плавают белые паро-ходы, летают чайки, бабочки… А у них здесь снега, холодрыга, рельсы со шпалами, шахты…— Не отставай! — прикрикнула мать и взяла Сань-ку за руку. — Замерз, поди?..349В голове у Саньки звучали музыка итальянского композитора и слова, которые пела Чио-Чио-сан:«В ясный день желанный пройдёт и наше горе…»На шахте, да и в бараке, обсуждали оперу. Рабо-чую Малофееву, которая на спектакль не ездила, ин-тересовало, кто такие гейши.— Иди спроси вон у Кондаковой. Она ездила на оперу.Кондакова захохотала, сморщив свой нос картош-кой:— Да кто? Проститутки!..Девки заржали.— Нет, Ксеня, я ведь серьезно!..— Ну серьезно — бляди. Всем давать — с постели не вставать!.. Это мы тут вкалываем, как лошади, а гейши эти хорошо жили. Как сыр в масле катались! Перед богатыми плясали, а потом ложились под них…— А чего же этот мериканец на ней не женился?— Да отстань ты, прилипала! Работать надо!..Тетю Полю тоже до глубины души взволнова-ла история любви юной японки к американскому лейтенанту, и она вела беседы с калекой Митей-Чурбаком. «Твоя Зойка такая же преданная, как Чио-Чио-сан. Цени Зойку, Митька», — наставляла она его.Но особенно спектакль потряс юного Саньку Мо-розова. Он прижимался ночью к теплому телу мате-ри и спрашивал:— Ма-а, а ты папку любила? Ма-а, а зачем их этот американец бросил? Она такая красивая, эта Чио-Чио-сан. Она как куколка…А среди пацанов ходили скабрезные разговорчики про гейш. Рыжий раз ляпнул:— Правильно, что Пинкертон бросил эту блядь!Я бы тоже на американке женился! Эта гейша — про-фура продажная!— Рыжий! — возмутился Санька. — Какая она профура! В морду хочешь получить?!.— А кто она, эта Чио-Чио-сан? Блядь япон-ская!..353— Мама, а ты папку видишь во сне?..— Вижу. Он мне часто снится…— А мне вчера, то есть сегодня, папка приснился. Красивый такой. Он мне говорит строго: «Ты, Саня, уроки выучил?» А ему отвечаю: «Выучил». А он мне: «Молодец, Саня…»Мать задумчиво сказала:— Победим фашиста — заживём, Саня, с тобой. Я шахту брошу, пойду учиться. Выучусь на врача. Буду людей лечить, чтоб не болели. И тебя буду ле-чить, чтоб ты жил у меня долго-долго. Счастливо-счастливо…Она замолчала. «Красивая у меня мать», — поду-мал Санька. Мать придвинулась к сыну, обняла.— А это что у тебя? — обеспокоенно спросила мать, увидев кровоподтек на ноге сына.— Да породой стукнуло, когда уголь собирали.— Сань, ты осторожней на породе-то. Стукнет, и поминай как звали. Один на породу не ходи.— Да я не один хожу. Я с компанией…Прогудел в ночи поезд, далеко-далеко прогудел другой, будто отозвался.— Мамка, ты любила папку? — спросил Санька.Мать загадочно улыбнулась, вздохнула.— Ох, Санька, смешной ты. Любила, не любила… Любила, если тебя родила.Мимо них прогромыхал поезд, груженный углем— завздыхала земля, прогибаясь под тяжестью состава, замелькали тени на лицах матери с сыном.— Пошли, Саня, домой…Всю ночь по городу трещали телефоны. Вызва-ли горноспасателей, те приехали, когда все уже было кончено, и все пострадавшие подняты на поверх-ность. Начальника шахты Громова подняли с посте-ли. Он спустился в шахту, осмотрел завал.Утром хмурый Громов сидел в своем кабинете и давал объяснения по телефону первому секретарю, звонил в трест, чего-то доказывал. Была создана комиссия, куда вошли не только угольщики и пар-тийные работники, но и работники НКВД. Громова 354потаскали, естественно, по многим кабинетам, по-мотали нервы. Он осунулся, похудел. Но не сдался. Областной НКВД выдвинул, было, против него вер-сию — «вредительство», но доказательств никаких, и дело прекратили. За него, к тому же, вступился не только трест, но и Уралуголь.40Старых нетрудоспособных коней решили вывести из шахты. Двух подняли в грузовой клети, осталь-ных повели по наклонному ходку. Старик-коногон, по фамилии Суслов, надел конягам на головы меш-ки, завязал на шеях и погнал их к выходу на по-верхность; кони, всхрапывая, тяжело поднимались по уклону. Вот и свет ударил сверху в конце ходка. Лошадям помогли выбраться на поверхность, но они не стали скакать от радости — всю жизнь трудяги таскали уголь в вагонетках по рельсам, и свобода их пугала.Мальчишки кинулись к лошадям. Малофеев по-пытался было развязать мешок у мерина на голове, но Суслов, увидев это, заорал на него и заматерил-ся— конь должен привыкнуть к свету.— Дядя, а куда вы коней денете? — спросил Кузя.— Куда, куда! На мясо да на кости сдадут!..— Бедненькие, на мясо! А вы не отдавайте их.— Я человек маленький, мне приказали вывести их, я вывел, — сказал Суслов. — Начальство знает что делать!..Кони куда-то вскоре исчезли. Равилька Сабиров смеялся: «Да куда они делись? Бешбармак из них сделали и скушали!» «А ты, татарин, не пробовал этот бешбармак, а-а?» — спросил его Кондаков из кулацкого поселка. «Не-а! — засмеялся Сабиров. — Говорят, вкусно, кто ел». «Какой же ты татарин, если не ел бешбармак!» «А я не татарин, — весело оска-лился Сабиров. — Я башкир!» (Для пацанов разница между татарином и башкиром была непонятна. Что татарин, что башкирин — один хрен).355Но один конь остался. Он одиноко бродил возле шахты, собирая прошлогоднюю траву. Конь ослеп, когда его подняли на поверхность и сняли с головы мешок. Пацаны соорудили бесхозному коню при-гончик и таскали ему кто клок соломы, кто кусок жмыха. Коню, после бурных споров, дали имя Вер-ный. Имя придумал старший Ямпольский, Борька, так как он был самым умным и самым начитанным среди пацанов. «Верный шахте, верный работе, шах-терам, верный людям. Нам» — пояснил Ямпольский. Имя прижилось. Саньке Морозову тоже полюбился этот старый, необычного белого окраса конь. Однаж-ды пацаны привели конягу к болотцу и отмыли его, смыли с него многолетнюю шахтерскую грязь.…Сухая осень. Горят желтым пламенем березки на фоне синих терриконов. По ним бесшумно пол-зают вагонетки с породой. Шуршит по склону вы-сыпаемая порода. Летит паутина. Одна, с пауком на конце, приклеилась к лицу Равильки. Он смеется и ругается по-башкирски. С терриконов несет горелой породой.Олеся и Равилька лежат в густой траве. Тележка для угля стоит, забытая, рядом. Доносятся крики мальчишек, что собирают уголь и пекут картошку на поле. Где-то громыхает война, льется кровь. А здесь тихо, спокойно. Равилька стянул с себя фуфайку и расстелил её на траве, чтобы девочка не простуди-лась. Он смотрит на Олесю и улыбается. Ему хоро-шо, да и Олесе, закинутой войной в далекую землю, неплохо. Глаза у девчонки голубые-голубые, как это вылинявшее небо.Всё васильки, васильки,Сколько мелькает их в поле.Помню, до самой зариМы собирали их с Олей…— пропел Равилька.— Я Олеся, — поправила его девочка.— А это одно и то же! — сказал Равилька.356— Нет, не одно и то же! — упрямо возразила Олеся.Небольшой краснокрылый жучок пролетел мимо её носа и сел на сухую былинку. Жучок пополз по стебельку вверх. Дети стали наблюдать за жучком. Вот он перебрался с одной ветки на другую, добрал-ся до края.— Ну лети, жучок, лети, — тихо сказала Олеся. — Передай привет ридной Беларуси…Жучок, шевеля усиками, нерешительно поползал туда-сюда по стебельку. Равилька сорвал травинку и подтолкнул жучка за брюшко. Тот дополз до верши-ны, встрепенулся и, расправив крылышки, полетел.— А у нас в Беларуси растут цветочки и летают разные птички. Дуже богато соловьив. А у вас на Ко-пях соловьи есть?— Чего-чего? — Равилька про соловьёв не слы-шал.— Нету у вас соловьёв! — рассмеялась девчонка. — А у нас еще есть черногузики!..— А это кто? — нахмурился Равилька.— Это большие птицы. Они белые-белые и с чер-ной гузкой. Хвостом. Вот.— А у нас сороки есть, — сказал Равилька. —И вороны.— Вороны у нас тоже есть. Они противные, они каркают.Равилька сорвал ветку молочая и молочком, выте-кающим из стебелька, написал какое-то слово на ру-ках. Затем почерпнул горсть пыли, посыпал, стрях-нул пыль, и на ней, как на фотобумаге, обозначилось имя девочки — Олеся.— Олеська, ты очень красивая, — сказал Равилька.— Знаю! — тряхнула челочкой девочка. — Мне об этом баба говорила. И мама тоже. А ты тоже гарный, як черногузик. Файный хлопець…Равилька сказал, озорно улыбнувшись:— А давай, Олеся, когда вырастем, то поженимся с тобой.357— Нет, Равилька. Надо вначале вырасти. Давай лучше уголь собирать. Братик у меня строгий. Он на шахту пошёл работать. Он придёт и спросит:«А почему, Олеська, ты угля не насобирала? А-а?..» На шахте работать тяжело. Он устает, ему надо по-могать.Равилька спросил:— А Белоруссия красивая страна?— Дюже даже красивая…— А наш город тоже красивый. У нас шахты, зна-ешь, какие глубокие! А уголь — это смерть фаши-стам!Равилька поднялся с земли, отряхнул штаны от репьёв и пропел:Крутится, вертится шар голубой,Крутится, вертится над головой;Крутится, вертится, хочет упасть,Кавалер барышню хочет украсть…А потом сказал весело:— Пошли, Олеська, уголь собирать. Наше дело правое, мы победим! Нет, побежали к Верному!41У милиционера Петрова от своей жены, учитель-ницы Людмилы Николаевны, секретов особых не было. Он частенько делился с ней о происшествиях в городе. Обсудили супруги событие в старом разрезе, то есть как пацаны расстреливали немцев. Людми-ла Николаевна, поскитавшаяся с мужем по военным гарнизонам и видевшая начало войны, была, конеч-но же, на стороне шахтерских пацанов. Рассказал Петров ей и о завмаге Веревкиной.— Люда, представляешь, люди голодают, а у этой воровки полные ведра масла в подполе стоят, тюки ткани… Ну как это понять?! — возмущался Петров.— Ну вот и дайте ей на полную катушку по за-конам военного времени! — рассмеялась Людмила. Жена была солидарна с мужем-сыщиком. Воровать 362головке. Наконец Олеся оторвалась от подола, посмо-трела вверх на женщину. Нет, это была не мать.Женщина красивая и смотрит доброжелательно. Петровой сразу же понравилась белокурая девчушка. Она опустилась на колени, протянула девочке руку.— Ну давай, Олеся, вначале познакомимся. Меня зовут Людмила Николаевна. А как тебя зовут?Оправившись, Олеся протянула свою ручонку.— А меня зовут Олеся, — затем, осмелев, похва-сталась: — А мне баба Дуня кофточку подарила на день нарождення!— Очень красивая кофточка, — похвалила Люд-мила Николаевна. — А мы с дядей Петей Петровым тоже тебе подарок принесли.Федотыч поставил на столик чугунок с аппетитно дымящейся картошкой, порезал огурцы, лучок.— Милости прошу к нашему шалашу!— Эх, — откликнулся лейтенант, — картошечка, еда солдатская! Сюда бы еще белорусских драни-ков.— Петров выложил из сумки две банки консер-вов, коробку конфет.Гости разделись, примостились за дощатым сто-ликом.— А где же Валерий? — поинтересовался Петров.— А Валера убежал на шахту, — сказала бойко девочка. — Он у нас шахтер!— Да? — деланно удивилась супруга Петрова. — Шахтер? Настоящий шахтер?— Взаправдешный шахтер. Он добывает уголь! Вот!Девочка совсем осмелела и ластилась к женщине.— Он будет шахтером, сказал. А я буду, а я буду… доктором, вот!— А сколько же тебе годиков исполнилось сегод-ня, Олеся?— Богато. Мне уже целых… — девочка задумалась. — Пять рокив исполнилось!— Целых пять? Да ты уже настоящая дивчина. Ты уже невеста!— Да! У меня и жених есть — Равилька Собиров!— Вот как? Равилька Сабиров?..363Петров приготовился сказать поздравительную речь, как в оконце землянки показался Валерка Куд-лыч, с ним был и башкирчонок Равилька. Они зашли в землянку, поздоровались с гостями.— А вот и Равилька! — обрадовалась девочка.Пришедшим кое-как нашли место, чтобы те сели. Все угомонились. Лейтенант встал, веско сказал, подняв кружку с чаем-узваром:— Дорогая Олеся, мы собрались здесь, на шах-терской земле, чтобы поздравить тебя с прекрасным праздником — днем рождения! Поднимем бокалы, друзья, за именинницу! С днем рождения, Олеся!С днем народження...Следом за мужем поднялась его жена.— Дорогая Олесенька! Тебе сегодня исполнилось ни много, ни мало, аж целых пять лет. Расти большой-пребольшой, расти счастливой и красивой… Мы с мужем решили тебе сделать подарок — вот эту куклу по имени Катя. С днем рождения!..— Дякую, — девочка приняла подарок и прижала куклу к себе покрепче.Удивительное дело, кукла была похожа на Олесю. Равилька Сабиров не выдержал и крикнул:— Ура, товарищи!Людмила Николаевна прыснула со смеху. Все заулыбались, засмеялись и закричали «Ура!» Громче всех, как показалось жене, кричал её муж, лейтенант Петров.Лейтенант открыл коробку с шоколадными кон-фетами. Пили чай с конфетами и деревенским ва-реньем. Равилька тоже принёс подарок белорусской девочке — простенький калейдоскоп-трубочку, ко-торый и вручил девочке. (Калейдоскопы были очень популярной игрушкой среди детей. Стоил он всего-то 37 копеек. Где Сабиров достал свой подарок, оста-лось загадкой. Скорее всего, у кого-нибудь спёр).— Олеся, крути просто трубочку и смотри в дыр-ку. Это очень просто, — давал пояснения Равилька.Девочка приставила калейдоскоп к глазу и увидела волшебный мир: разноцветные созвездия перелива-367Санька кинул недовольный взгляд на Шундеева и мать — «Чего это они вырядились? Припёрся этот Шундя, сидит тут, пьет, курит…»— Проходи, Санька, проходи! Присоединяйся к нам! — по-хозяйски распорядился Шундеев.— Саня, садись за стол, не стесняйся! — пригла-сила мать.— А я и не стесняюсь.— Руки иди помой! — приказала мать. — Я пель-мени сварила.Санька быстро сполоснул руки, уселся за стол. Мать суетилась у плиты. Она вытащила шумовкой ап-петитно дымящиеся пельмени, положила в тарелки.— Где это ты мясо достала? — спросил Шундеев.— Навальщица одна угостила. У них телок забо-лел, пришлось прирезать, вот она и угостила. Льду-то нет. Хранить негде. Не пропадать же добру.— Люблю пельмешки! Это настоящая мужицкая еда. Шахтерская.— Тебе положить?— Нет уж, спасибочки! Шампанское с пельменя-ми — это оригинально дюже!.. — рассмеялся Шунде-ев. Он прицепился к Саньке:— Ты, Саня, пельмени любишь?— Угу.— Я тоже. Я бы эти пельмени целыми ведрами ло-пал. Полезная пища. Ты давай ешь, ешь, не стесняйся!Санька еле сдержался, чтобы не надерзить десят-нику. Пришел, поучает тут!..— Не мешай ребенку поесть! — вспылила Ма-рия.— Давай, Саня, ешь-ешь, проголодался ведь!..Санька с жадностью набросился на пельмени, краем уха слушая разговоры Шундеева про шахту.Шундеев наконец-то сграбастал бутылку со стола, сказал:— Ну чего, Санька, выстрелим?— Стреляйте…— Саня, ну ты чего такой квелый? К нам дядя Шундеев в гости пришёл, а ты как бука! — сказала мать и деланно зажала уши: — Ой, я боюсь!..368Шундеев потряс бутылку, открутил проволоку, по-ставил бутылку вверх и выстрелил. Пробка ударила в потолок, отскочила в стену и покатилась по полу.— Ну ты мастер бутылки открывать! — сказала со смехом Мария.— Я мастер не только бутылки открывать. Я ма-стер на все руки! — схохотнул Шундеев. — Подстав-ляйте бокалы!— Шурке нельзя! — сказала весело мать. Она под-ставила стаканы, и Шундя налил в них шампан-ское.— Ой, какое шампанское вкусное! — сказала Ма-рия, выпивая вино.— Я пошёл к Ямпольским, — пробурчал Санька, вставая из-за стола. — Поиграю. — Не нравился ему этот Шундя. Тонкие, ехидные губы, и весь какой-то скользкий и болтливый, как баба. «Галстук нацепил, а брюки на заднице как мешок висят» — подумал он.Шундеев поднялся со стула со стаканом шампан-ского в руке.— Ну давай, за все хорошее! За то, что ты, Мария, бригадиршей стала. За то, чтобы сталинский план выполнили, несмотря ни на что! За тебя!Выпили шампанского. Мария сказала, развернув конфету:— А я сейчас бы водки выпила. Что-то, Шундеев, иногда так напиться хочется!— А у нас и водочка имеется, — сказал на это де-сятник. — Будешь?— Буду.Шундеев полез в портфель, стоящий на полу, до-стал бутылку, разлил в стаканы, из которых только что пили шампанское.— Я ведь, Мария, пришёл к тебе сделать пред-ложение, — важно произнёс Шундеев и дернул себя почему-то за галстук.— Что за предложение? — не поняла женщина.— Важное предложение, — десятник помолчал, покрутил стакан в цепких руках, сказал:— Выходи за меня замуж.375— Митя, как тебе не стыдно! Неужели ты не понял— тебя наградили, а ты их на три буквы посылаешь!— Да пошли они! Этот пацан чего-то там перепу-тал, а ты уже и рада. Уши развесила! Проживём без ордена!— Как это без ордена! — возмутилась Зоя. — За него, поди, деньги платят!— Ага, держи карман шире! — бросила реплику тетя Поля. — Ишь, раскатала губу!— Митька! — разъярилась уже Зоя. — Я сама пой-ду в военкомат!— Не пущу!— Я тебя и спрашивать не буду! Пойду к этому Ершову и узнаю всё! — через минуту Зоя обнимала своего муженька-калеку и ласково ворковала: — Ка-кой ты, Митька, у меня дурной. Вот дурной, пень стоеросовый!..А в военкомате военком Ершов крепко приза-думался — вышла «накладка» с этим Новосёловым. Он уже «снял стружку» с работников военкомата. Ему подали личное дело рядового Новосёлова, он его просмотрел. Долго искала награда фронтовика, долго ходили где-то наградные документы! А награда Митрию пришла самая что ни на есть почетная для солдата — медаль «За отвагу». Майор Ершов чувство-вал себя виноватым перед калекой и потому решил самолично вручить её солдату.Старый «газик» тарахтел по ухабам в дальний по-сёлок. В машине, кроме майора и шофера, его заме-ститель капитан Синеглазов. Газик остановился на-против окон Митрия. Зоя, выглянув в окно, увидела офицеров и ахнула. Она кинулась к супругу.Майор Ершов с капитаном Синеглазовым остано-вились напротив двери. Дверь распахнулась, и Зоя приветливо заворковала:— Проходите, проходите, товарищи военные!Офицеры вошли в комнатку.— Здравия желаю, рядовой Новосёлов! — громко приветствовал военком Ершов.376Митя сидел посреди комнатки в своей тележке, на нем вылинявшая гимнастерка, подпоясан широким солдатским ремнем. Он был подтянут и серьёзен.— Здравия желаю, товарищ майор! — гаркнул в ответ Митрий.— Извините, товарищ Новосёлов, ошибочка вы-шла. Долго вас искала награда, но сами понимаете… война, — сказал Ершов.— Да чего уж, понимаю… — пробурчал Митрий.Майор не стал миндальничать.— Доставай! — кинул он капитану Синеглазову.Тот открыл большой кожаный портфель, вынул из него папку с наградными документами, картонную коробочку с медалью. Майор Ершов сделал шаг впе-ред, раскрыл папку, зачитал приказ:— Представить к награде рядового Новосёлова Дмитрия Ивановича . Наградить его боевой медалью «За отвагу» за боевые действия в районе деревни Фа-теевка. Командир воинской части номер 13-17 гвар-дии полковник А. В. Сорокин. Замполит Криворуч-ко… От себя лично поздравляю вас, дорогой Дмитрий Иванович с заслуженной боевой наградой!..Майор Ершов подошел к Митрию и, согнувшись пополам, приколол медаль к груди инвалида. У Но-восёлова лицо стало мучнисто-бледным, взбугрились желваки на скулах, такое выражение — будто он шел в атаку.У Зои на глазах выступили слезы. Вытирая их ла-дошкой, она сказала:— Ой, радость-то какая! Спасибо вам, товарищ офицер!Зоя метнулась к шкафчику. Вынула из него при-пасённую бутылочку и быстро налила водки в гране-ные стаканы. Она протянула один, вся зардевшись, бравому майору.— Не откажите, товарищ офицер!Другой стакан Зоя протянула его заму Синегла-зову. Зам вопросительно поднял глаза на своего ко-мандира.378Военные повели его по шахтовому двору, мимо старого железного копра, мимо террикона, через пу-стырь, в зону, где он когда-то находился.Его ввели в приземистую контору лагеря. Втол-кнули в тесный кабинет начальника. Хозяин каби-нета, капитан Хазин, здоровый, ростом под потолок, со стула не поднялся. Национальность капитана по лицу не определить — мордатый, похож на татарина.Небольшое отступление. ГУЛАГ имел свои лаге-ря по всей необъятной стране, где трудились тыся-чи немцев-трудармейцев. И гибли от невыносимых условий тоже тысячами — каждый третий умирал от голода и холода, от бесчеловечных условий труда. Особенно на знаменитом «Бакалстрое» — Челябин-ском металлургическом, на шахтах Караганды и Вор-куты. Никто не подсчитывал: сколько же погибло их, неизвестных тружеников тыла.На Копях, в самом крупном лагере Главспецстроя НКВД (стройотряд № 7), начальником был Минд-лин. Он гордился своей национальностью и по теле-фону обычно отвечал с усмешкой: «Еврей Миндлин слушает!..» Он, конечно, эпатировал. А начальником лагеря, что на южном крыле бассейна, был Ефим Хазин. Хазин был ироничен и беспощаден к немцам. (Советская власть знала, кого ставить начальниками над арийцами). Ефим Григорьевич аккуратно выре-зал статью известного писателя и публициста Ильи Эренбурга «Убей немца!», напечатанную в газете «Правда». Он повесил её на стенку, с подчёркнуты-ми красным карандашом строчками. В статье, как подсчитал Хазин, фраза «Убей немца!» повторялась двадцать четыре раза. Убей немца, а не фашиста. Своим подчинённым он говорил: «Читайте и делайте выводы!»Над головой хозяина зоны портреты: Феликса Дзержинского, Сталина и Берии.Капитан был очень недоволен тем, что труд-армейца по личной просьбе начальника шахты Гро-мова освободили из зоны и дали место в шахтерском общежитии. На шахту он ходил без конвоя, как по-379селенец. (Хотя в общежитии тоже не сладко — нары в два яруса, скученность.)Капитан Хазин любил, чтобы немцев гоняли на шахту в колоннах, строем, и ему больше нравилось смотреть на «немецкие рыла» через колючую прово-локу.— Ну, садись, трудармеец Иоганн Дик. Разгова-ривать будем, — сказал Хазин, прощупывая взглядом трудармейца.— Я не Иоганн, а Иван Дик. По документам, меж-ду прочим, — поправил Дик.— Да какой ты Иван! — бросил ехидно капитан. — Ты присаживайся, присаживайся…Дик сел на стул напротив. Вопросительно посмо-трел на Хазина. Тот иронично улыбнулся, пошуршал бумажками.— Ну, рассказывай, трудармеец. Зачем ведешь ан-тисоветскую пропаганду? Кто тебя завербовал?— Никто меня не завербовывал! Бред сивой кобы-лы, — стараясь сохранить спокойствие, ответил Дик.— Получается, я — сивая кобыла, а ты — чест-ный немец. Громов вытащил тебя из лагеря. Напрас-но! Ты ведешь не только антисоветскую, но также и антисемитскую пропаганду. Выходит, зря мы тебя из лагеря выпустили.— Ложь!— Не прикидывайся ягненком. Органам всё из-вестно. Нам, Дик, не врут! Вел пропаганду? Говорил, что Советская власть — это еврейская власть?!— Ха-зин прищурился, прострелил взглядом дико. — Го-ворил, чего уж там! Прямо из фашистской листовки цитатка!..— Ложь. Ничего такого я не говорил. Говорю вам еще раз: я советский немец! Я люблю Советскую власть. Мой отец воевал на стороне красных в Граж-данскую и брал Перекоп!— Так я тебе поверил. Ты — немецкий агент и не-мецкая сволочь!— По доносам работаете, капитан? — вспылил Дик.383меня на Украине под Жмеринкой в ногу. Два часа тащил на себе. Спас от белой сволочи…Глядя задумчиво в окно, генерал добавил:— Белые сильно зверствовали на Украине. Время тяжелое было… А Матвей отчаянный был. Не жилец я на этом свете, если бы не Азия…Приезд Зальцмана наделал много шума в верхах. Сам первый секретарь вышел из горкома со свои-ми приближенными, руководители угольного треста. От предложения зайти в горком Зальцман отказался. «Это частный визит. Сугубо личный», — пояснил ге-нерал.В машину подсел работник особого отдела, плот-ный, лысый, с внимательным умным взглядом. Ска-зал:— В поселок шахты № 4-6. Это недалеко. Вначале шахта 7-8, а за ней и 4-6.Попетляв между землянками и бараками, машины приехали в нужный поселок. Особист спросил, вы-сунувшись из машины, у женщин возле бараков:— Где тут проживает Азия Матвей Исакович? Не подскажете?— Матвей Исакович? Азия?.. Нет, не знаем тако-го…Догадалась одна из женщин:— А-а… Это Матюша который? Дурачок?Особист недовольно поморщился.— Это вам туды надо. Вон тот крайний барак, к шахте, — махнула рукой женщина.А голубятник Саночкин, увидев непрошеных го-стей, застыл в изумлении с голубем в руках. Сузил свои наглые маленькие глазки на узком личике, всмо-трелся в приехавших. Скривившись, бормотнул:— Блядь, какие тузы к нам пожаловали! Черво-вые!..Натянул кепочку на брови, показал рукой дру-гу, картежнику и уголовнику. У того широченные брюки-клеш, полосатая тельняшка под рубашкой и, как полагается, наколка на руке — якорь с це-пью.384— Леха, глянь, сам генерал к нам пожаловал!С ним две попки с автоматами. Ни фига себе! Вот бля, дела… Не за нами ли?..— Бывает, — неохотно отозвался в брюках-клеш.Из барака, где жил Матюша, высыпали жильцы. Подошли женщины, тетя Поля, Дуся Хомякова.— Азию Матвея Исааковича, знаете такого?— Матюшу, чо ли? Как же, знали, знали… — тетя Поля стала грустной, а Дуся приложила руку к по-влажневшим глазам.— Почему «знали»? — спросил строго особист. Зальцман удивленно поднял густые брови, в упор по-смотрел на женщин своим черным глазом. Дуся Хо-мякова стушевалась под его пристальным взглядом.— Умер Матвей Исаакович. Умер родимый, от-дал Богу душу, — грустно сказала тетя Поля. — По-хоронили мы его. На шахтовом кладбище. Это тут недалеко.Офицер-особист спросил у генерала Зальцмана:— Товарищ генерал, так это тот Азия, которого вы знали?— К сожалению, я ничего не понял. Не знаю… Фотографию бы его посмотреть.Особист хитро улыбнулся, полез в планшетку со словами «Фотография имеется». Подал несколько фотографий Матвея Исааковича, выполненных го-родским фотографом Кунцем. Зальцман рассмотрел фотографии, сказал:— Он. Матвей Исаакович Азия. Мой лепший друг. Только сильно постарел, — генерал тяжело вздохнул. Посмотрел на женщин. — Так он умер?— Умер, умер, — часто моргая глазами, повторила тетя Поля. — Жаль мужика. Безобидный был…— Поехали на кладбище. Где он похоронен-то?Мимо барака в это время шли Санька Морозов и Илька Ямпольский. Они возвращались из школы.— Эй! — крикнула им тетя Поля. — Ну-ка, дуйте сюда!..Мальчишки боязливо приблизились к маши-нам.389— Это у Жирновых поминки. Похоронку уже как два месяца получили. А у меня отец без вести про-пал…Рыжему некогда базарить, и он поспешил в барак. С уходом Рыжего спор разгорелся с новой силой.— Немцы применяют против наших фаустпатро-ны! — горячился Соколов. — Это такой патрон на палке, как набалдашник…Его поддержал Шкилет.— Сокол верно говорит. Мы с Глистом хронику смотрели в клубе, там диктор сказал, что немцы ока-зывают жестокое сопротивление. Фаустпатроны — это новое грозное оружие немцев!.. Нет, братцы, до победы ещё далеко!..Тут вылез Кузя. Он сказал:— Их надо танками давить!— Ага, танками! Он тебе в гусеницу выстрелит из фаустпатрона и танк встал и загорелся!— Надо их из пулеметов строчить! — не сдавался Кузя.— Кузнец, чего ты в танках и фаустпатронах по-нимаешь? Как в колбасных обрезках! А туда же, в спор лезешь!..— Да херня эти фаустпатроны! — не удержался Кидалов.— Не скажи! Фаустпатроны наши танки запросто прожигают!Коренастый Коренев (Корень), он был самым старшим среди спорящих, авторитетно заявил:— Бросьте! Вермахт повержен! Осталось добить его в логове. А фаустпатронники, эти гитлерюгенды, это же пацаны навроде нас. Вояки, тоже мне! Какое со-противление! Задавим!.. Русские всех били и будут бить!..Слова Коренева, одного из «приближенных» Куд-лыча, пацанам понравились. Внезапно все поверну-ли головы по направлению к шахте. От шахты бежал младший братишка Кондакова Витька и что-то кри-чал. Когда подбежал, все услыхали:— Равильку на терриконе убило!390Пацанов как ветром сдуло с ларей, все побежали к шахте.Равилька лежал на спине, все лицо его было в крови, глаза широко открыты и смотрели в небо. Возле крутились трое пацанов. Тут же поодаль, воз-ле тележки, наполовину наполненной углем, сидела девчонка в мужском пиджаке и тихо плакала. Нет, это была не Олеся (Олеся жила далеко в центре у Петровых и ничего не знала о случившемся).Подбежавшие мальчишки стали шумно обсуждать увиденное; кто-то заглядывал Равильке в глаза, кто-то принялся вытирать кровь с его лица, кто-то пы-тался поудобнее положить тело на земле.— Куском породы убило! — сказал Витька Конда-ков. — Прямо в башку попала породина. Вон какая рана!..Прибежавший Шкилет внимательно всмотрелся в Равильку и крикнул:— Вы чо?! Он же живой! Смотри, дышит! Живой Равилька!..Все склонились над Сабировым.— Дышит. Он дышит!..Равилька вдруг застонал и повернул слегка голову. Шкилет заорал:— Вываливай уголь из тележки!Общими усилиями тележку опрокинули и выва-лили уголь. Раненого Равильку положили в тележку и повезли в поселок.Но Сабиров прожил недолго. Он умер на глазах ба-рачных женщин и пацанов. Как потом рассказывала девчушка, собиравшая с мальчишками уголь «на по-роде», произошло следующее: внизу собирали уголь, по верху террикона, как обычно, ползала пятитонная вагонетка туда-сюда. Равилька помогал собирать па-цанам уголь (собирал его он не себе). Но тут отвлекся и стал что-то увлечённо рассказывать. Груженная по-родой вагонетка в очередной раз заползла на самую верхотуру террикона, встала на «опрокид», порода с шумом посыпалась с многометровой высоты вниз. Одна породина и угодила Сабирову прямо в голову.391Узнав о смерти своего друга, Олеся долго плакала. Ей было жалко весёлого и беспечного башкирчон-ка, да и остальным тоже. Она не могла поверить, что Равильки больше нет. Глупая получилась смерть у шпанистого мальчишки. Олеся часто вспоминала своего «жениха», вспоминала, как он пел лихие ча-стушки, как она собирала с ним уголь на терриконе и как Равилька изображал птицу, стоя на верху тер-рикона: «Олеся, представь, что мы с тобой птицы, и у нас большие крылья вместо рук. И вот мы летим, летим, а под нами наш город, земля, разные страны, моря!..»Олеся уже как второй год жила у Петровых. К ним приехала из деревни бабушка. Жизнь Олеси налади-лась. Супруги Петровы официально удочерили де-вочку, сделали они это, конечно же, с согласия её родного брата Валерия. Ну а Валерка по-прежнему вкалывал на шахте. В забое.48На шахту приехал фотограф Кунц. Интересный тип этот Кунц, длинный как жердь, на впалой груди его всегда болтались два-три фотоаппарата, исправ-ный только один, немецкой марки «Цейс». Неисправ-ные Кунц носил для понта, для шика. Под мышкой долговязого фотомастера перевязанный веревочкой тренога-штатив. Быстрого и непоседливого фотогра-фа можно было увидеть в любой части города.Про Кунца болтали всякое: якобы, он бывший польский революционер, высланный в Сибирь, то ли чех, перешедший на сторону красных во время мятежа в Челябинске, то ли отсидевший свой срок троцкист. Раньше он работал в единственной фото-графии на улице Ленина, потом перешёл в газету. На длинной шее маэстро, кроме болтающихся фото-аппаратов, яркое кашне, на лысеющей голове берет, надвинутый на самые глаза, хитрые и внимательные; нос длинный. Кунц походил на гончую собаку, дро-жащую от нетерпения и готовую пуститься в погоню за появившейся дичью.392— Здравствуйте, товарищи шахтеры! — бодро при-ветствовал Кунц шахтеров у клети. — Прошу не рас-ходиться. Фото для газеты!..Кунц сфотографировал нескольких мужчин шах-теров, потом принялся за девушек и женщин. Солда-тову он крутил и так и сяк с отбойным молотком на фоне копра. Шутил.— Так, девоньки, так, бабоньки, встаньте поближе друг к дружке. Ну обнимитесь, что ли, да покрепче! Что-то морды, то есть простите, физиономии, какие-то кислые. Вот, вот… Нормалеус!.. Сейчас птичка вылетит! Снимаю!..Потом поймал мать Саньки и тоже фотографи-ровал её во всех ракурсах, отпуская комплименты.— Морозова, вы стали знатной горнячкой. К тому же вы красивая и очаровательная женщина. Я, как фотохудожник, просто восхищён вами! Потрясаю-щая натура!.. Так, выпустим немного белый локон из-под каски… Так, так… Отлично…Закончив съемки на шахте, Кунц отправился в барак, чтобы сфотографировать женщин дома, в быту. Он не рассчитывал, что редакция их возьмет. Ему просто хотелось продлить общение с молодыми горнячками в домашней теплой обстановке.Когда он пришёл в барак, девушек еще не было. Общительный Кунц прошнырил все комнатенки, снял пацанов, Митрия-калеку. Еще он долго фото-графировал красивую и загадочную Катьку-Кошечку. К приходу горнячек он уже изрядно налакался на ха-ляву, был весел и ироничен.Кунц сфотографировал тетю Полю с девушками и приставал, чтобы Ботова по-матерински обняла соседок.— Я что, мать им, обнимать их по-матерински?!.— противилась Ботова.— Да, тетя Поля, ты им мать. Шахтерская мать! Снимок в газете так и будет называться — «Шахтер-ская мать».Тетя Поля захохотала: — Эх, мать-перемать, раз-реши солдату дать!..393Старая горнячка пригласила Кунца в гости.— Проходите, проходите, товарищ Кунц. Не стес-няйтесь! Чайку попьём.— От чаю не откажусь! — сказал фотограф, про-ходя в убогую комнатку и ставя в угол металличе-ский штатив. Фотоаппараты он не снял, он, видимо, с ними и родился.Тетя Поля стала показывать Кунцу старые фото-графии и рассказывать про свою жизнь. Прочитала ему письмо с фронта от сына. Кунц нутром чувство-вал, что рождается великолепный кадр. Пришлось опять развязывать треногу, устанавливать «кадр». Женщину он посадил возле окна и сунул ей в руки листок письма. Тетю Полю никто не видел грустной, а тут она что-то расчувствовалась.Потом опять пили чай. Дуся Хомякова принесла небольшую бутыль бражки. Кунц был в восторге от самодельного вина. Он совсем забыл, что надо идти домой и проявлять плёнку.Притащилась Катька-Кошечка, она мигом слета-ла в свою комнату, принесла патефон. Патефон по-ставили на стол, фотограф принялся крутить ручку. Катька поставила пластинку с песнями любимого ею Вадима Козина. Комнату заполнил сладкий голос певца: «Любушка, Любушка, Любушка-голубушка, я тебя не в силах позабыть…»— Разрешите пригласить вас на танец! — подско-чил к молодой женщине фотограф, по-старомодному расшаркиваясь.— С удовольствием разрешаю! — отвечала та.Танцевала она хорошо, прижимаясь к фотографу как ласковая кошечка. Кунц балдел от счастья. Кать-ке же импонировало то, что с ней танцует сам корре-спондент городской газеты.— Разрешите узнать ваше имя-отчество? А то всё Кунц да Кунц.— Позвольте представиться: Альфред Иванович Кунц.— А я подумала ненароком, что это такое имя — Кунц.394— А меня так все и зовут — Кунц. Это проще и короче. Ну что это за Альфред Иванович? Это как-то по-бюрократически и по-буржуазному…— Ах, Кунц, Кунц! — закатывая глазки и делая томное лицо, ворковала Кошечка. — А меня зовут Екатерина Валентиновна… тоже, знаете, очень слож-ное имя и какое-то несоветское…Кончив танцевать, Катька побежала к Марии Мо-розовой, только что вернувшейся с работы.— Манька, пошли танцевать с Кунцем! Во-о ста-рик!Мария была страшно уставшая и не в духе. Дела на шахте шли неважнецкие.— Да пошла ты вместе с ним подальше! Мне сына кормить надо, — отказалась горнячка, с трудом сни-мая сапоги. — Твой-то амбал не пришёл еще?.. Ну вот придёт и покажет тебе Любушку-голубушку.И старому пердуну несдобровать будет…— Да ладно, Манька, один раз живем! Что уж и потанцевать нельзя?! — рассмеялась Катька, выска-кивая из комнаты.По причине слабости желудка и кишечника Кунц несколько раз бегал в дощатый общий туалет и каким-то образом уронил в дырку дорогой немецкий фотоаппарат. (У того, скорее всего, расстегнулся ре-мешок).Потерянный и жалкий вернулся фотограф в барак. На вопросы не отвечал, часто моргал ресничками и горестно вздыхал. Потом выдавил:— Немецкий фотоаппарат утопил.— Где? Как? Дорогой фотоаппарат? Вот ужас-то!.. — заахали женщины.— Пошли искать! — решительно скомандовала Поля Ботова.— Да я пробовал найти. Глубоко утопил. Не до-стать, — вздыхал Кунц. Он готов был расплакаться, и по его дряблой щеке поползла одинокая крупная слеза.— Пошли! Не распускай нюни! — сказала Ботова. Она уговорила Голендухина помочь достать фотоап-395парат. Тот только что пришел с шахты, поматерился, но всё же пошел с фотографом на место происше-ствия.— Ну ты даешь стране угля, — проворчал недо-вольно шахтер, чиркая в темноте спичками и загля-дывая в дырки.— Что же делать? Что же делать? Мой «Цейс»!.. — метался Кунц.— Надо вызывать говночиста! — авторитетно за-явил Голендухин. — Я вам что, нырять в говно буду за вашим фотоаппаратом?!. — Он пытался успокоить фотографа. — Он немецкий, говоришь? Значит, туда ему и дорога!..— Товарищ Голендухин, это фотоаппарат не-мецкой фирмы «Цейс»! Лучшая в мире техника…О матка боска, что ж я буду делать без своего дру-га…— жалобно причитал фотограф. — Товарищ Го-лендухин, вы уж постарайтесь. Я вам ваш фотопорт-рет большой исполню.— Нет, уволь… До утра нечего и рыпаться… Не найти нам твой фотоаппарат.Ботова уложила Кунца спать на сундуке. Туфли он снял, а оба неисправных фотоаппарата оставил на шее. Поля Ботова, увидев носки с дырками, за-вздыхала — бедный Кунц, и носки-то ему, видать, некому починить.Только к обеду, наконец-то, приехал «говночист» и выудил ведром на шесте злополучный немецкий фотоаппарат из глубокой зловонной ямы.Катька-Кошечка с тетей Полей обмыли «Цейс» водой, а Кунц бегал вокруг них и возмущённо орал:— Дуры, что вы делаете?! Это дорогая немецкая техника! Её надо спиртом промывать!Тетя Поля вытерла фотоаппарат полотенцем и строго сказала:— Кунц, где мы тебе спирту найдём? Спиртное-то ты уже всё вылакал.Посещение барака фотографом наделало много шума в посёлке. Но еще больший шум был в редак-396ции «Атака за уголь». Хваленый немецкий фотоап-парат оказался не таким уж и хорошим — зловонная влага проникла-таки внутрь и подпортила плён-ку. Главный редактор Смелов, человек принципи-альный и жесткий, как-никак бывший фронтовик, поругался-поругался, но простил всё же бедного Кунца. Снимок, на котором старая горнячка Ботова читает у окна письмо с фронта, получился просто великолепным.49Подули теплые ветры, ветры весны и победы. Люди радовались — скоро кончатся трудности и ли-шения военных лет. Фашистов добивали в их лого-ве— в Берлине.Васька Пестриков встретил как-то Ямпольского-старшего.— Эй, Ямпольский, канай сюда! — Рыжий, как всегда, выпендривался.Борька подошел.— Слышь, ты ведь у нас поэт. Я вот тут тоже стих сочинил. Послухай, а-а…— Прочитай, — вежливо сказал Ямпольский.Шахта — моя школа,Шахта — мой дом.Шахта — как любимая,Она всегда со мной!..— Ну как?Борька ответил не сразу. Он подумал как бы не обидеть Рыжего.— Стихи, товарищ Пестриков, хорошие. Но я бы тебе посоветовал убрать «как». Шахта — моя любимая. Она всегда со мной. Да и рифма что-то страдает.— Правильно, Ямпольский! Ты, я смотрю, секёшь в стихах. Шахта — ты моя любимая! Точно!— Послушай, друг, — уважительно продолжил Борька. — А может, так: шахта — моя жизнь… Это, понимаешь, глубже, философичнее…397— Да, это глубже, — согласился Рыжий. — Но опять же — с рифмой что-то не то: жизнь — со мной… А может так? Шахта — моя школа. Шахта — моя жизнь. Шахта — ты любимая, как не крутись!..— Вот это уже хорошо.Пестриков на радостях хлопнул Борьку по плечу.— Спасибо, стихоплёт! Лучше стало! — Пестри-ков, закатив глаза, опять забормотал рождающиеся строчки. Через секунду выдал:Шахта — моя школа.Шахта — моя жизнь.И честно скажу, без вранья,Шахта — ты Родины защитница,Ты — любовь моя!..Рыжего послали помогать художнику изготовить панно к празднику 1 Мая. Его начальник, немного-словный электрик Марченко, пробасил:— Иди, Пестриков, художнику помогать. Приказ начальства. Все равно от тебя толку здесь мало.— А где этот художник? Где его искать?— А черт его знает! Где-то в конторе…Рыжий нашел художника в раскомандировке. По-мещение большое. Художник раскатывал на полу свёрнутый в рулон брезент. Он оторвался от работы, поправил сползающие с носа очки, с любопытством уставился на паренька.— Послали к вам, товарищ художник!— Тафай помокай! — с легким немецким акцен-том сказал художник. — Терши стесь.Рыжий мысленно чертыхнулся — опять, блин, не-мец! Он ухватился за край брезента и стал тянуть.Шотт — русский немец, с Поволжья. На шахтах работало много немцев-трудармейцев; обитали они в зонах, а на работу в шахту гоняли строем. Якову Шотту повезло. Он, как все немцы, работал в шахте и отдал бы концы, если бы начальство не узнало, что он художник, и не определило его рисовать пла-каты и малярничать. Приходилось и плотничать, и 398делать всякую другую работу. Особенно много ра-боты было перед праздниками, тогда Шотту позво-ляли ночевать здесь же, на шахте. Русскому немцу приходилось рисовать боевые листки, карикатуры на фашистов. Шотт когда-то закончил Сталинградское художественное училище, и его, как всех немцев, по Указу от 28 августа 41 года выслали. Вначале везли по Каспийскому морю через Гурьев, потом по же-лезной дороге в Казахстан. А в конце сорок второ-го молодых и трудоспособных мужчин отправили по новому Указу в трудармию на Южный Урал.Шотт — маленький тщедушный немец со впалой грудью, длинными волосами-патлами; на носу кар-тошкой круглые очёчки с привязанными к дужкам веревочками — чтобы не сползали.Изготовление большого панно дело хлопотное. Панно решили выполнить масляными красками из нескольких частей. Необходимо было сколотить под-рамники, натянуть на них брезент. Пестриков бегал в столярный цех, ругался с плотниками. Потом бе-гал на склад за масляной краской в банках. Хороших живописных красок не было на складе, для грунтов-ки она годилась. Но вот чем рисовать Сталина, осо-бенно его лицо?— Красок кароших нет. Сем рисофать — ума не прилошу! — плакался художник. — Война.— Все краски фрицы съели! — пошутил Рыжий.— Та, та! Тосьно! — оценил шутку Шотт.— Ни фига, товарищ Шотт. Наши уже в Германии шмон наводят. Скоро Гитлера за жабры подцепят!— Та, та! Потсепят! Са шапры!..Шотт разыскал кое-какие краски, помог парторг ЦК ВКП(б) Смолин, он сам ездил в отдел рабочего снабжения — ОРС, в Художественный фонд в со-седний Челябинск. Художник придумал растирать старые краски на скипидаре и керосине. Общими усилиями дело двигалось.Ходить по полотну нельзя, немец боялся, как бы его не застали за этим делом, поэтому пришлось про-кладывать доски, на которых и стоял художник. За-399бота о досках опять легла на плечи Васьки. Он упро-сил художника, чтобы тот доверил ему поработать кистями (с ними тоже проблема!). Шотт разрешил. И Рыжий, взопрев и высунув от усердия язык, стара-тельно раскрашивал доверенные места.Не обошлось без происшествий. Где Рыжий, там обязательно что-нибудь да случится. Случайно разли-ли красный колер на шинель вождя. Красная как кровь краска потекла ниже, к сапогам. Ужас! Шотт от испуга оцепенел, потом стал грязной тряпкой судорожно сго-нять краску с шинели Сталина. «Это примета! Турная примета! Ушас! Ушас!» — лепетал художник.Встретив на шахтовом дворе Кудлыча, Пестриков похвастался:— Валерыч, я сейчас в конторе работаю! С одним немцем портрет Сталина рисую!Кудлыч недоверчиво выслушал новость.— Пошли, покажу! Да пошли!.. Сталина посмо-тришь!..Кудлыч торопился в шахту, но решил взглянуть на портрет. Поднялись в раскомандировку.— Вот смотри — товарищ Сталин! Вождь и учи-тель! — восторженно жестикулировал Рыжий. —Я ему усы рисовал! Точно говорю, не вру!Работа подвигалась к завершению. Голова вождя была полностью прорисована, и художник Шотт ра-ботал над погонами и шинелью.— Молоток! — похвалил Кудлыч. — Похож Ста-лин. Только не дело это, чтобы товарища Сталина немец рисовал.— Да он немец ништяк. Он в Сталинграде потол-ки в театре расписывал! — горячо зашептал Рыжий.Перед тем, как повесить портрет, его приняла комиссия. Приехал работник горкома Нефедов из отдела агитации и пропаганды, строгий фронтовик со стальным блеском в глазах. Он был против того, чтобы какой-то немец рисовал портрет, но сам «пер-вый» настоял, да и художников хороших в городе не было, потому и разрешили немцу рисовать генера-лиссимуса.400Нефёдов прошелся по раскомандировке, зорким оком осмотрел части панно, сделал несколько незна-чительных замечаний. Парторг Смолин согласился с замечаниями инструктора горкома. У Шмыровой же претензий не было.— Та, та, мы это опясательно испрафим! — подо-бострастно зачастил Шотт, выслушав инструктора.Комиссия величественно удалилась.— Уф-ф! — облегченно выдохнул художник Шотт, когда все ушли.И вот настал самый ответственный момент. На-чальство решило водрузить портрет на самом высо-ком месте — на копре. А дело это не совсем прос-тое.…Устанавливать портрет заставили тех рабочих, которые работали на поверхности. Пришло все на-чальство, в первую очередь — парторг ЦК ВКП(б) Смолин, начальник шахты Громов, профсоюзный работник Похлебаев, комсорг Шмырова, инструктор горкома Нефёдов…Заиграл немногочисленный духовой оркестр. Пор-трет с помощью веревок стали поднимать на копер. Он был большой, почти в величину копра.Славка Машенцев примчался к стайкам и громко завопил:— Сталина вешают!Никто ничего не понял. Посыпались вопросы: «Где? Почему? За что?..»— Да на копре!.. Портрет!..Мальчишки бросились на шахту.Медленно-медленно Сталин поднимался над шах-терской землей: вначале показалась усатая голова в фуражке, потом плечи, потом он весь, целиком, в длинной солдатской шинели…Все облегченно вздохнули, когда портрет был окончательно укреплен на копре. Мальчишки захло-пали в ладоши и закричали «Ура-а!..»Начальник шахты Громов и инструктор Нефёдов отошли на расстояние, критически осмотрели порт-рет.401— Да-а, это наш великий вождь товарищ Ста-лин,— сказал Громов. — Молодец немец. Нарисовал хорошо.Парторг шахты Смолин подхалимски поддакнул:— Великолепный портрет. Чувствуется масштаб личности…Портрет, действительно, получился величествен-ным и одновременно простым. Одна рука вождя за-ложена за борт шинели, он вприщур, спокойным и мудрым взглядом всматривался в даль, в века, и на собравшихся внизу людей.Немец Шотт робко стоял в сторонке, за старыми вагонетками, и наблюдал исподтишка за происходя-щим. Никто не подошел и не поздравил немца с вы-полненной работой — ни начальник шахты, ни ра-ботник горкома Нефёдов. Нет. Да и художник Шотт вряд ли ожидал от них этого.А Рыжий хвастался перед пацанами, что это толь-ко благодаря его стараниям портрет Сталина полу-чился столь удачным. Валерка Кудлыч сказал ему на это:— Рыжий, хватит трепаться. Краски хорошо рас-тирал, я этому поверю.— Валерыч, — возражал ему Рыжий. — Ну я же творческий человек. Я все могу!..Портрет Сталина на копре был виден издалека, чуть ли не от бараков. Портрет висел долго, до са-мой Победы и после. Вождь взирал сверху на убо-гий шахтерский посёлок, на шахтеров, спешащих на работу. Под его всевидящим оком военнопленные немцы, идущие в шахту и обратно в лагерь, инстин-ктивно втягивали головы в плечи и съеживались, хотя взгляд у Сталина был совсем не злым, даже наоборот, добрым, с загадочной кавказской хитрин-кой.50В День Победы на всех шахтах загудели гудки. Люди поздравляли друг друга, многие побежали на шахту. Санька рванул первым. У выхода из клети 402встречали женщин-горнячек. К Дню Победы жен-ская добычная бригада, которую возглавляла мать Саньки, «пошла на рекорд» и поставила его. Горня-чек встречали с цветами и букетами сирени. Шахтё-рок подняли на руки и понесли к столам, накрытым прямо возле шахтного ствола.Начальник шахты Громов поднялся на невысокий помост.— Товарищи! Советская Армия сломала хребет фашистскому зверю! Наши славные воины добили зверя в его логове! В этой победе над врагом и вы, товарищи шахтеры, приняли самое активное участие. С днем Победы вас, дорогие товарищи шахтеры и шахтерки!..Партийный секретарь Смолин громко крикнул:— Ура, товарищи!Собравшиеся у копра шахтеры дружно подхвати-ли: — Ура-а!..— А теперь прошу всех к столу! — громко пригла-сил парторг Смолин.— Да мы грязные как черти! — замахала руками Лизка Ивашкина.— Ивашкина, прекратить дебаты!..Сам начальник шахты Громов подошёл к Марии Морозовой и сказал:— Поздравляю с Победой, Мария! Вас всех с По-бедой, дорогие женщины! Давайте-ка за стол сади-тесь! За стол!.. Быстренько, быстренько!..— Да мы не умылись еще, товарищ Громов!— Успеете умыться. Давайте за стол!..А мальчишки во главе с Кудлычем стреляли из самопалов и поджигов, не опасаясь, что им запретят делать это. Да еще взорвали несколько банок аммо-нала. Ну и салют получился!…Война закончилась. В барак, где жил Санька, стали возвращаться победители. Мало их вернулось. Вернулся живым, но сильно израненным, отец Люд-ки Ивановой, морской пехотинец, защитник Сталин-града. Вернулся отец Кузи. Целым событием стало возвращение Василия Похвалина, Героя Советского 403Союза. Тетя Поля, увидев его и узнав, беспардонно заорала:— Вась-кя-я, ты што ля?— Я, тетя Поля! — по-военному стукнул каблука-ми и отдал честь женщине Похвалин.— Ну, ну! Справный стал, справный! — подбоче-нясь и осматривая Героя, похвалила она, а увидев зо-лотую звездочку, опять заорала: — А это што у тебя?! Звезда, што ля?!— Звезда! — зарделся Похвалин.— Дак ты што, герой, што ля?— Герой, — скромно потупился Похвалин.— Вот это дела-а! А я ведь, дура, крапивой тебя по-рола. Помнишь, как подсолнухи-то у меня тырил?Обступившие их люди грохнули со смеху, а воз-ница Гаврила Чумаков, покрутив будённовские усы, заметил с усмешкой:— Бог простит, Полина.Похвалин же рассмеялся:— Помню, тетя Поля. Правильно делали, что по-роли. Человека из меня сделали. Слух о возвраще-нии Героя моментально разлетелся по барачному околотку, и на Похвалина ходили смотреть толпами. Пацаны же до хрипоты спорили — настоящая звез-да у Похвалина или нет, то есть, действительно ли она золотая. «Из чистого золота? Ей-богу?! — смеш-но хлопал глазами Кузя. — Сколько же можно на нее хлеба купить? Наверное, целый вагон». «Ну ты, Кузя, загнул!» — рассмеялся вечно голодный Васька Сычев. Хотя, впрочем, почему нельзя купить на Зо-лотую Звезду вагон хлеба? На нее, наверное, состав хлеба можно приобрести...Фронтовики частенько собирались у кого-нибудь, пили напропалую, вспоминали войну, кровопролит-ные бои, друзей, плакали и горланили песни. Не-изменным участником этих посиделок был Митя-чурбак. Он напивался вдрызг, мужики брали его бесчувственное тело-обрубок и уносили к Зине, кла-ли тело на кровать, забыв порой отстегнуть дощечку с подшипниками. Раз он потерял свою единствен-404ную медаль. Митрий напал на супругу Зою, та разво-дила руками: «Не знаю где медаль, отстань!» Митрий носился по коридору на тележке с подшипниками, залетал в комнаты, грозно вопрошал: «Где медаль?!» Медаль нашли в комнатке, где жила молодая девица Анна с грудным ребенком. Её сыночек сидел на оде-ялке на полу и спокойно играл блестящей «игруш-кой». Он вертел её пухленькими ручками, пробовал беззубым ртом на вкус, всю обслюнявив. Митрий, увидев это, оторопел, а весь гнев его враз прошёл.— Ну ты даешь, карапузина! — рассмеялся калека и сделал «козу» из пальцев.Его Зоя и молодая мать уговорами и ласковыми словами с трудом выманили у малыша боевую ме-даль. Тот расплакался, но его быстро успокоили по-гремушкой.Митрию вернули медаль, и он весело сказал ка-рапузу:— Мне не жалко, Витька! Но ты еще губошлеп и тебе боевую медаль носить не полагается! Лучше титьку у матери соси! Титька — она вкусней!..Тетя Поля завела строгий порядок в бараке. По ее настоянию один торец забили досками, а возле другого поставили скребницу для ног; она самолич-но положила у входа домотканный тряпичный ков-рик. Ее зычный голос по-прежнему громыхал в ба-раке: «Эй, орда!..» Старая Федосья все так же нюхала крепчайшую махорку и чихала на весь барак так, что Федор Сычев, уработавшись в шахте, просыпался от ее чихания и ругался: «Растуды твою туды!.. И когда эта коряга чихать перестанет?!»Бабы, принарядившись, по вечерам частенько усаживались на скамеечки, вынесенные на улицу, судачили о житье-бытье.— Вы, бабоньки, не слыхали? Говорят, товарищ Сталин опять понижение цен готовит?— По облигациям, бабы, деньги будут выплачи-вать. Мой-то этих облигаций натащил целый мешок.— А нашей Фроське, бабы, орден дали за работу на шахте.405— Не ково-то не суди. Не орден, а медаль.— Кака разница — орден или медаль? Наградили Фроську.— Говорят, баб собираются выводить из шахт.— Правильно, нече им там делать.— А к Маньке Морозовой клинья подбивает сам товарищ Лошак, начальник участка.— Ой, да я бы с ним на одном гектаре ... не села.— Да не Лошак вовсе, а десятник Насретдинов...— А Шундеев-то куда делся? — поинтересовалась одна из товарок, Курочкина. — Говорят, любил он нашу Маньку сильно…— Ты, Курочкина, рази не в курсе? Когда завал на шахте-то произошёл, вот его и забрали в НКВД и дали ему десять лет строгого режима. За вредительство.— Вон оно што! Совсем запамятовала… Посадили ведь его, посадили… А Шундеев-то хороший мужик был.— Не ково-то не суди! Этот кобелек всех баб пере-топтал, а Манька своего Павлушку до сих пор ждет. Вдруг вернется…— Нет, бабы, с того свету не ворачиваются…51Пленных немцев стали отправлять домой, в Германию. Санька Морозов устроился на матери-ну шахту учеником слесаря. Как-то придя утром с ночной смены, Санька спать не пошел, а залез к пацанам на стайки. Курили, разговаривали. Санька достал из брезентухи пачку «Красной звезды», чем вызвал восторг мелюзги, хлопнул по донышку, со-лидно предложил: «Угощайтесь, братва!» Мелюзга набросилась на пачку, брали по одной бесценные папиросы, а Вовка Малофеев схватил аж две, за что получил затрещину от «братвы». Здесь был и Кузя. Он делал глубокие затяжки, подражая старшим ко-решам, сплевывал сквозь редкие зубы и заворожен-но смотрел на Морозова.Разговоры прервал истошный женский крик снизу:— Немцы-ы! Немцы-ы!406У Саньки отвисла челюсть, все вытянули шеи, за-крутили головами: «Что за немцы? Какие немцы?» Растрепанная Дуся Хомякова, бабенка из соседнего барака, стоя между бараков, вопила своё: «Немцы! Немцы!» и показывала рукой в сторону шахты. Па-цаны повскакивали, уставились туда, куда показыва-ла женщина.От шахты, мимо разрезов, медленно двигалась «ку-кушка», отпыхиваясь клубами белого пара и изрыгая из трубы черный столб дыма. Она тащила за собой состав из открытых платформ и телячьих вагонов. Пузатая «кукушка» потихоньку приближалась к баракам, мед-ленно вращались колеса, машинист лыбился, выгля-дывая из будки и подавая басистые короткие гудки.Вокруг Дуси столпились женщины, у нее был пере-кошен рот, выпучены глаза, и она все орала: «Немцы! Немцы!» Из бараков выскакивали люди, бежали к пу-тям; пацаны, как горох, посыпались с крыши, Санька остался. К стайкам спешил Илька Ямпольский. Он также заметно подрос; брюки стали короткими, как у Чарли Чаплина. Санька замахал ему рукой.— Илька, давай сюда!Но Илька не успевал, он запыхался и остановился возле женщин.Пленными немцами были облеплены все вагоны. Они стояли на платформах, высовывались из двер-ных проёмов, чуть не выпадывая, сидели и стояли на крышах. Они махали руками, что-то радостно крича-ли. Прощались.Бабы, столпившиеся у железнодорожного полотна, угрюмо молчали, глядя на медленно проезжающий состав. А как они должны были смотреть на людей, столько горя принёсших им, русским бабам? Раздались негодующие голоса, проклятья, сжались в гневе кула-ки. Некоторые пацаны бросились искать камни, и уже полетели было они в немцев, но одна из женщин ото-брала камень у особо воинственного, да и другие при-крикнули на своих оглоедов. Парнишки присмирели, встали рядом, сурово, как и их матери, сцепив зубы.Дуся Хомякова, не выдержав, крикнула:407— Будьте вы прокляты!Ее не поддержали, и она замолчала; стояла как изваяние, впившись ненавидящим взглядом в отъез-жающих немцев. А старая Федосья крестила себя, потом перекрестила и фрицев.— Прости и помилуй! Прости и помилуй!..Смех и приветствия пленных смолкли.— Гут! Гут! Война капут! Гитлер капут! — громко крикнул молоденький немец, но осекся, увидев лица женщин. Пожилой пожал ему руку и крепко сжал челюсти.Но немцы не хотели поддаваться грусти. Через секунду они вновь махали руками, картузами, шап-ками, что-то кричали на своем гортанном языке и счастливо улыбались.— Русс, русс, то-сви-та-нья! Сшаст-ли-во!..— Русс, труш-па! Труш-па-а!..В рядах бабёнок что-то произошло — заулыбалась старая Федосья, Катька-Кошечка замахала малень-кой ручкой, вот и у суровой Поли дрогнули губы, а из глаз готовы были брызнуть слезы.Санька не стал спускаться вниз. Немцы — его враги, они убили его отца, хотели захватить его ро-дину...Поезд медленно двигался, прямо перед собой Мо-розов видел их лица: горбоносые, курносые, узкие, скуластые, белобрысые, тёмные... смеющиеся, груст-ные, счастливые... как на экране... Стайки вросли в навоз, железная дорога была ниже стаек, и он видел немцев на уровне глаз, лицо к лицу, много лиц; мно-го немцев. Внутри все застыло, заледенело, папиро-са жгла пальцы. Санька не чувствовал. Как во сне проплывали лица, пока он не увидел одно... Курт?! Оцепенение прошло.Курт тоже увидел и узнал Морозова.— Mo-рос! Мо-рос! — заорал он радостно. — Са-а-нья!— Ку-у-урт!Курт был прямо перед Морозовым, он что-то кри-чал по-немецки, махал руками, опершись грудью о 408брус, отделявший пространство вагона от внешней жизни. Вагон медленно плыл вперед, и лицо Курта перемещалось дальше, вправо от взгляда.Санька вскочил на ноги, спрыгнул на землю и, догнав вагон Курта, пошёл рядом. Немцы были в старых, но чистых, стираных одежках, кто-то еще в залатанных военных рубашках и френчах. На Курте светлая рубашка, штопана грубой стёжкой у ворота. Лицо улыбающееся, доброе. Не походил он на фа-шиста, хоть как примеряй — обыкновенный русский парень: светлорусые волосы, чубчик маленький на-бок, глаза приветливые.— Са-нья, я ету нах хаус, ф Германий. Путем стро-ить новый шиснь. Путем строить новый обществ. Как у тебя муттер? Мама?— Нормально. Работает в забое…— Запой… О-о, это опасно, это отшень тяше-ло…— Я тоже пошёл на шахту. Учеником слесаря.— Молёдес. Утшеник — отшень карашо. Зер гут..Поезд протащился мимо стаек, бараков, пошел пу-стырем. Курт, выскочив из вагона, шагал рядом, он был чуть-чуть повыше вытянувшегося Саньки. Нем-цы в вагонах что-то так же кричали и махали руками. Длинный и худой немец запел по-русски гортанным голосом, песню подхватили.Рац-ц-цвета-льи яблоньи унд гру-щиИ плили туманы над рекой...Виходиль на берегу Катюш-ша,На высокий на берег крю-то-ой...Морозов молча сунул пачку папирос Курту. Тот обрадованно взял ее.– О-о, Красный сфеста! О-о, зер гут. Данкэ зер!— он кинул взгляд на пачку и показал ее немцам в те-плушке.Из вагона полетела банка тушёнки, которую Курт ловко поймал и передал Саньке.409— Это тепе. Пери-пери. На друшпу.— Спасибо, дядя Курт.«Кукушка» издала несколько тревожных и про-щальных гудков, немцы что-то закричали Курту. Тот вдруг обнял мальчишку, прижал его к себе.— То свитанья, Санья. Просяй! Ауфвидерзейн.— До свидания, дядя Курт.Немец догнал свой вагон, навстречу протянулось несколько рук, его легко подняли внутрь. Он еще долго махал, улыбался и кричал. Состав подходил к другим шахтам, подрагивая и дергаясь на стыках рельс. Вокруг и дальше по горизонту синели копры, терриконы, по ним ползали крошечные вагонетки.Саньке вдруг стало невероятно грустно. Вот и Курт, немецкий солдат, которого они хотели убить вместе с штурмбанфюрером Эбингером, поехал на свою родину, в далекую Германию. А отца родного нет. И никогда он не вернется с войны.Возвращаясь с путей, столкнулся с голубятником Саночкиным. Тот, как и другие, вылез посмотреть на немцев.— Проводил фрица? — голубятник щерит свои дерз-кие глазки, в руках по голубю, за пазухой, оттопыри-вая рубаху, сидело еще несколько. — Уехал кореш...— Он мне не кореш...— Батю-то твоего он пришлепнул! Это уж точно!— Он моего отца не убивал, — тихо сказал Санька.— Твоего не убивал, значит, чьего-то убивал! — беспечно подытожил Саночкин. Заметив у Морозова в руках банку тушенки, ехидно скривился: — Давай меняться!— Да иди ты...— Хочешь, голубя подарю? Да так подарю, не бзди.— Не надо, — сказал Санька, хотя внутри у него все возликовало: «Неужели подарит?!»— Дурак! — сказал без злости Саночкин. — Го-лубь— птичка Богова! Тетя Поля шлёпнула Саноч-кина по стриженой макушке.— Отстань от парнишки!410Саночкин хрипло хохотнул и выбросил из обеих рук пару сизарей. Санька же, немного постояв, опять полез на крыши.На крышах полно подросших мальчишек. Сидят, курят, обмениваются репликами. Здесь же Кудлыч и Рыжий.— Ну как ты, Валерыч? Чего делать-то думаешь? Войне копец. На родину подашься? — спросил Пе-стриков, дымя папиросой.— Пока нет. Там у меня никого не осталось. Моя родина теперь здесь, получается. На Урале.— На шахте работать будешь?— Пока на шахте.— Эх, шахта! Шахта — моя школа, шахта — мой дом! — весело пропел Рыжий и сказал: — А моя ма-тушка мне всю плешь проела — поступай в горный!А меня чего-то учиться в горном не манит. Я, ви-димо, для других дел созрел. Поеду я, Валерыч, в Москву. Поступать в цирковое училище! Или на ки-ноартиста! На артиста выучиться хочу!..— Выучишься, если не посадят, — улыбнулся Куд-лыч. — А я поеду в Челябинск, в высшее офицерское училище поступать. Вот исполнится восемнадцать, и поеду.— Ну ты у нас командир!— Да ладно тебе! — отмахнулся Валерка. — Я вот думаю: как эти фашисты жить будут на этой земле? Сколько людей уничтожили, твари...— Ага. Приедет твой Эбингер к фрау-мадам, а та ему: «Мой херс, мой херс!..»— Хватит болтать, — сказал Валерка. — Он долго не приедет.На улицу выкатился Митя-чурбак со своей неиз-менной гармошкой, заиграл-запел любимую:Позабыт, позаброшенС молодых юных лет.Я остался сиротою,Счастья-доли мне нет...411— Чего ты опять свою канительную завёл? — на-бросилась на него тетя Поля. — Война прошла. Горе позади. А ты всё про смерть да тоску... Вон фаши-стов последних домой спровадили. Радоваться надо. Жить начинаем...— Лады! — сказал Митрий. — Сыграем другую.А ты подгорна, ты подгорна,Широкая улица!По тебе никто не ходит —Только я да курица-а!..Бабы, вернувшиеся с путей, обступили Митю — крики, визги, возгласы; одни стали подпевать, другие притопывать; Катька-Кошечка принялась подплясы-вать, выкидывая свои худые руки и ноги в кирзовых сапогах.Санька пошарил глазами по железнодорожному пути, поискал взглядом между терриконами — со-става не видно, только у самого горизонта что-то двигалось. Да, там шёл паровозик с вагончиками, окутавшись клубами дыма. Состав скрылся.Санька лег на спину и уставился в небо. Оно было голубое-голубое, реденькие облачка плавали высоко-высоко. Там, под самыми облаками, весело махая крыльями, кругами носились голуби Саночкина, будто прощались с ушедшим поездом.Саночкин запустил новую партию голубей, те круто взмыли вверх, догнали своих, полетали воз-ле, потом обе группки соединились, перемешались и летали уже вместе. Кружили, кружили, забираясь всё выше и выше в бесконечную синеву.412ПослесловиеПо-разному сложится жизнь шахтерских маль-чишек после войны. Разметает судьба их по всему Союзу.Валерка Кудлыч закончит высшее командное учи-лище, потом военную академию и станет аж гене-ралом. Санька Морозов закончит горнопромышлен-ное училище, институт и станет горным инженером, дойдет до начальника шахты (Потом эта должность станет называться директор шахты). Борька Ямполь-ский посвятит себя физике, будет работать в Ураль-ском ядерном центре, его брат Илька знаменитым музыкантом не станет, он займется литературным творчеством и переводами классиков… Ну а Рыжий, то есть Пестриков? Васька уедет в Москву, закон-чит театральный, снимется во многих фильмах. Его узнает вся страна… Голубятник и ширмач Саночкин вскоре после войны влипнет в новое преступление, за что будет надолго упрятан в лагерь в места не столь отдалённые. В бараке болтали, что в лагере его прирезал в ссоре западэнец-бандеровец.Через много лет друзья соберутся вновь. Инициа-тором этого мероприятия будет неугомонный Рыжий. Уже взрослыми они приедут в свой город, навестят посёлок и родной барак, увидятся с его обитателя-ми. Кудлыч недавно закончил военную академию и служил в воинской части в Белоруссии. Ему при-своили звание полковника, но он выкроит время и примчится в шахтерский город Его сестрёнка Олеся пошла по стопам своей новой матери Людмилы Ни-колаевны — она поступила в педагогическое учили-ще и готовилась стать учительницей.Многих жителей барака приехавшие не увидят: Митрию-калеке дали однокомнатную квартиру в центре, старая Федосья умерла, многочисленное се-мейство Сычевых тоже переехало в новое жилье. Из прежних соседей жила тетя Поля, Дуся Хомякова. Старая горнячка Ботова сильно сдала, ходила плохо, отказывали ноги, но голос её был такой же требова-тельный и сердитый. Мать Сани Морозова, Мария, 413также жила в бараке. И карапетик Славка Машен-цев, как и Коренев, крепкий корешок. Он работал на шахте, которая доживала свои последние дни. На встречу с друзьями прибежала Идка, дочка по-чтальонши. Она вымахала в рослую красавицу и ра-ботала начальником почты, где работала когда-то её мать. Узнав о приезде друзей, прибежала в барак рас-красневшаяся и запыхавшаяся. Она сразу же узна-ла черноволосого Ильку и бросилась ему на шею. «Скрипку привёз? Сыграешь?» — набросилась она на младшего Ямпольского. Придет Раскулаченный— Юрка Кондаков. Он превратился в здоровущего му-жика.Санька Морозов организует на шахте легковую машину, и друзья поездят по раскиданному городу, по многочисленным его посёлкам, где когда-то были «зоны» — лагеря для военнопленных и трудармей-цев. Походили, конечно же, по старому разрезу, где когда-то была штольня, вспомнили, как расстрели-вали немца-эсэсовца. Жалко, не встретили хитро-мудрого Кузю. Им сказали, что он учится в поли-техническом в Челябинске. Вспомнили Равильку Сабирова, Матвея Исааковича Азию, следователя-фронтовика Петрова.Многие эвакуированные уехали обратно к себе на Украину, но многие горловцы остались в городе ра-ботать на своем машзаводе. Уехали Букмузы, Забей-ворота поставили начальником на военном заводе. Город изменился, он был уже совсем другим: в цен-тре не было ни конного двора, ни того деревянного здания милиции, ни землянух и бараков. Не было и станции Серго-Уфалейской, как не было и железной дороги, соединявшей все шахты. Безобразный посё-лок под названием Афон снесли, на его месте стоя-ли четырех и пятиэтажные кирпичные хрущёвки.И названия улиц новые — проспект Славы, проспект Победы… Молодой архитектор, бывший фронтовик Михаил Семёнов, закончивший Ленинградский ар-хитектурный, с фронтовым энтузиазмом принялся возводить новый город. В центре, на улице Лени-414на, на месте конного двора, был построен лучший в стране горный техникум. Величественное здание гро-мадой возвышалось над старыми домами — строгие колонны с ордерами и капителями, между колонн скульптуры шахтеров.И шахтерские посёлки, кото-рых великое множество, тоже стали преображаться— возводились каменные дома, дворцы культуры…Сейчас пацанам уже по шестьдесят и больше.У них внуки, а у некоторых уже и правнуки. Стреми-тельно летит время. Из Москвы вновь приезжал Ры-жий — известный артист Пестриков. Он встречался с земляками в кинотеатре имени Калинина, что нахо-дится в самом центре на площади Красных партизан и построенном после войны Семёновым. Ни генерал Кудлыч, ни братья Ямпольские приехать не смогли. Город изменился, да и время тоже. Прошли хрущев-ские годы, брежневские, ельцинские… Советская власть кончилась, на смену ей пришла власть ка-питала. Количество шахт уменьшалось, добыча угля падала. Шахты закрывались, не платили зарплату. Шахтеры выходили на рельсы, перекрывали транс-сибирскую магистраль. Кончилось тем, что в городе осталось всего-то три шахты. Ну а потом, вообще, не стало ни одной. Сменилось время. Сменилась эпоха. Но это уже совсем другая история
Свежие комментарии