ВЕРТИКАЛЬНАЯ ТРАЕКТОРИЯ.
Он не верил пророчествам, никогда не интересовался ими и считал их выдумками, которые только соблазняли людей, запутывали их мысли и чувства, а тех, кто выписывал их, зачислял в шарлатанов, проходимцев, авантюристов и твёрдо был убеждён, что никакие пророчества не сбываются.
Он не помнил, сколько лет прошло после войны, но он знал, что война закончилась, и это было для него странным, потому что с самого её начала он не верил в её мирный исход. Переговоры, которые вели представители воюющих сторон, казались ему лживыми и не искренними.
Переговорщики приезжали на встречи в новеньких костюмах и самых модных рубашках с бриллиантовыми запонками, часами «Rolex», в блестящих ботинках, красочных галстуках, с модными причёсками с утончёнными проборами, на дорогих выскобленных до зеркального блеска увесистых машинах с лобастой, наголо выбритой охраной, непринуждённо выскакивая из которых, они приветливо ковыряли выхоленными руками в воздухе, махали взволнованным толпам журналистов, загруженных фотоаппаратами, слали воздушные поцелуи зевакам и случайным прохожим, широко и снисходительно улыбались, показывая белоснежные крепкие зубы, нагоняли в глаза горечь, подобострастно жали руки друг другу, перешёптывались с таинственным видом, деловито сжимали губы, но это был всего лишь показ. От них пахло дорогим одеколоном и цветочной водой.
Полнотелая луна отливала не тускло – бледным светом, как обычно. Она словно горела, выбрасывая длинные языки пламени, которые были похожи на светящиеся дорожки, спускающиеся к земле, и клубы дыма, которые поглощали звёздный свет, но погруженный в свои мысли о переговорщиках он не обратил на неё внимания. Он сам чуть было не попал в их число после окончания института, но, как часто бывает, оказался на другой работе. И именно на той, которая сытно кормила переговорщиков.
Он не любил их, но и не ненавидел, а относился к их существованию, как к необходимой помехе. Конфликтные ситуации были для переговорщиков условиями их существования. Даже больше. Жизнью. Они встречались с глазу на глаз, а потом перевирали сказанное, так как свидетелей не было, и каждый выставлял себя миротворцем, а собеседника обкладывал ложью, но тот был не в обиде, так как засевал сгоравших от любопытства репортёров ещё большей ложью. Они проводили беседы без галстуков, показывая тем самым свою приближённость к люду. С открытыми рубашечными воротниками, из которых торчали « страусиные» шеи, взбухавшие до красноты, если они делились в слове.
Им устраивали деловые завтраки с двумя сваренными всмятку куриными яйцами, которые они расковыривали позолоченными чайными ложечками, тремя кусочками белого хрустящего хлеба, стаканом апельсинового сока и чашечкой крепкого чёрного кофе, который они выпивали мелкими глотками, смакую каждую халявную каплю. На деловые завтраки, на которых то и делов не было, так как каждый был крепко занят позолоченной ложечкой и чашечкой, они приходили с задумчивыми и утомлёнными лицами. То ли от того, что их мучила подковёрная бессонница, то ли из-за страстных девушек по вызову, услуги которых оплачивались банковскими карточками через государственные счёта по особой статье расходов.
Они обладали массой приёмов, чтобы с их помощью выставить себя противниками войны. Они пристально с убаюкиваемыми глазами смотрели с экранов телевизоров и чётко выверенными жестами поддерживали свои слова. На словах они были ярыми миролюбцами, но их не интересовали разгромленные дома, подвалы, бомбоубежища, в которых ютились люди, ради которых, как они утверждали, велись переговоры.
Они были с добродушными даже детскими невинными лицами, а на деле они интриговали, запутывали, провоцировали, шпионили, записывали на различные спрятанные магнитофоны слова друг друга, при нужном случае делали их доступными общественности и обвиняли друг друга в нарушении дипломатического этикета. Они ненавидели друг друга, потому что хотели не мира, а каждый стремился к власти и каждый был бы рад несчастью, промаху другого. Они проявляли соболезнование, когда гибло мирное население, натаскивали на лица скорбные и страдальческие выражения, но от своих целей взять верх друг над другом не отказывались.
Они устраивали многотысячные брифинги в роскошных залах, вывешивая за спиной флаги своей принадлежности. Выдумывали новые трескучие слова, чтобы запутать ими окружение, завлечь репортёров, которые, словно оголодавшая стая набрасывалась на их трескотню, доводя её до захлёбывающегося визга. Они старались перетянуть газетчиков, журналистов, телевизионщиков каждый на свою сторону, говорили об искренней дипломатичности и осторожном оптимизме, и обещали быстрый исход, подавали несбыточную надежду тем, кто был лишён домов, кто страдал от холода и голода, болезней, кто при бомбёжках закрывал своим телом ребятишек.
Это были бесконечные переговоры, не имеющие окончательных результатов. Каждая следующая встреча обрастала противоречиями и тупиками, которые они выдумывали сами, не желая уступать друг другу, потому что любая уступка, даже мелочная, вела, как они верили, к потере лица, хотя потерять лицо уже было невозможно, потому что это было лицо убийственной дипломатии, которая выстраивалась на крови, лжи и жажде власти, и которая умело и ловко превращала мелкие вспышки в местечковые войны, распространяя их до континентальных войн.
Он сам когда-то воевал. Это была местечковая война, в ней погибли два его сына. Это мучило его, но ещё больше мучило и беспокоило то, что враждовать будут и его внуки, так как они знали, что их отцы воевали друг против друга. Войны прекращались, затихали на время, но народившееся поколение, словно впадало в ещё более жёсткое безумие, чем предыдущее, и снова появлялись отлакированные переговорщики с новыми словами и обещаниями. Казалось, что людьми двигала какая-то сверхъестественная алчная сила власти и наживы, которой они не могли противостоять. Это было вроде природного круговорота, из которого люди никак не могли выбраться, и который с каждым годом всё чаше и чаше обрастал войнами. Редкие просветления вели не, сколько к мирной жизни, сколько к накоплению оружия, к подготовке новых конфликтов.
Он не считал случайным появление в последнее время массовых фильмов и книг о предстоящих войнах, разрушении планеты. Люди интуитивно чувствовали наступающий ужас и выносили его на экраны телевизоров, в книги. Старые фильмы и книги пылились на полках отживающего поколения. Они были домашними, сентиментальными, добрыми, романтичными, смешными и даже благодушными, но не агрессивными. Зло, пороки, насилие были в них, как бы случайными и мелкими остатками прошлого. Они имели место в жизни, и в жизни их было гораздо больше, но старые фильмы и книги умели беречь чувства людей. В современных зло, пороки и насилие стали необходимостью. Их закручивали в бесконечных грубо слепленных сериалах и расписывали на сотнях страниц с каким-то садистским удовольствием и половой страстью. Единственное, что сближало тех и других, была концовка. Добро побеждало зло, но если в старых фильмах и книгах в добро верилось, то в новых в добро тоже верилось, но только во время просмотра или прочтения. Такая вера быстро улетучивалась. Достаточно было выйти на улицу и всмотреться в окружающее. Казалось, что переговорщики и создатели современных фильмов и авторы современных книг далеко отстоят друг от друга и никак не связаны, но переговорщики затевали войны, которые потом загружались в киноленты и бумагу с ещё большим уродством, чем в действительности.
Он давно не смотрел телевизор, перестал читать книги. Он отрезал себя от общения с людским миром, в котором, как думалось ему, все больше и больше накапливались хаос и ненависть, и приник к природе. Выходя в лес, он забирался в самые густые и тёмные места подальше от прохожих троп. Его страстью становились поля, речки, озёра, где он зачастую просиживал один до заката солнца. Он делал это ради того, чтобы выкарабкаться из многолетнего болотного общения с телевизором, который оккупировали отлакированные переговорщики. Они накаливали его сознание информационными конфликтами, пробивая их даже в подсознание, чтобы сделать из него и ему подобных послушников, которые были бы одержимы идеями патриотических войн.
Ему вспомнилось, как начиналась нынешняя зима. С влажного хмурого ноября, первых непродолжительных морозов, чистого белого снега, тишины и безмолвия, редкого щебетанья птиц и сухого хруста веток в заснеженном лесу. Вспомнил он и прошедшую весну. В марте было много снега, но на свете верхняя его часть покрывалась коркой. День стремительно рос, всё больше образовывалось проталин, стремительно таял снег, по утрам схватывался мелкий мороз, появлялись лужицы, покрытые тонким ажурным ледком. Отогревались деревья под набиравшим силу солнцем. Звенело, журчало, переливалось, говорило. Весна ассоциировалось у него не, сколько с живостью природы, сколько с терпким, сладковатым запахом распускающихся сиреневых кустов, а лето с сильным пряным запахом и горьким вкусом полыни. А сейчас стоял февраль. Сильный, порывистый ветер слизывал остатки ноздреватого снега, пробиваясь к земле, но налетевший мелкий дождь леденил тропинки. Утро было затянуто хмурью и сырым воздухом, который забивал лёгкие, делая их водянистыми,слякотными и хлюпающими.
Он помнил прошлогодние времена года явственнее, чем своё прошлое. В первые годы после войны, на которую он попал почти сразу после окончания института, её кровоточащие картинки он оправдывал долгом, но с годами они становились теменью в глазах и тягучей болью в сердце, которая захлёстывала и затупляла его чувства. Возможно, что этого и не случилось, если бы он не увидел войну, в которой погибли его сыновья, со стороны. Хлобыстнувший ветер, словно вырвал из сознания мысль, которую он однажды высказал своему другу.
Они сидели в большой комнате перед импортным камином, слушая как легонько и звонко, словно мелкими щелчками потрескивали берёзовые чурки и глядя на пляшущие языки пламени.
- Война закончилась, - сказал его друг. – Солдаты возвратились домой.
- На этой войне не было солдат, - бросил он.- Ни с той, ни с другой стороны.
- Не мели ерунду. Не боги же стреляли, а солдаты, офицеры.
- Разве это солдаты, - ответил он, - которые бьют артиллерий по подвалам с мирными жителями? – Он замолчал, словно давая время на обдумывание. - Разве это солдаты, которые прикрываются мирными жителями, закапывая танки в их огородах?
В ответ он получил вначале долгое молчание, затем насмешливый взгляд, вздохи, кивки головы, за которым последовали сухие, безучастные слова.
- Идеалистов на войне не бывает.
Он не удержался и вспыхнул, попытался что-то горячо доказать, но это что-то было для него самого неясным, тёмным, в котором путались его мысли.
Развесисто ударили колокола. Он давно не был в церкви. В детстве он часто ходил с матерью в поселковую деревянную церквушку и находил там ответы на все свои вопросы, но с годами, обживаясь окружающим, его стало не устраивать то, о чём говорили в церквях. Он перестал чувствовать их. Ему казалось, что в церкви также всё отлакировано, как и на переговорах. Единственное, что нравилось ему в церквях, так это тишина, в которой, как думалось ему, нуждался каждый. Он смотрел на мерцающие огоньки свечей, дорогие иконы, но лица на них были безмолвны и безучастны. Они когда-то говорили о любви, о сочувствии, но чем больше они призывали людей к любви, добру и состраданию, тем больше возрастала у людей ненависть друг к другу. И это было понятно. В нарастающих войнах они теряли добрые чувства, но не теряли желания возродить их, но желания оказывались бессильными. Они застревали в уставших и обозлённых мыслях. Кроме этого, и это было основное, в настоящем не было Того, Кто мог сказать о любви и сострадании так, чтобы Ему поверили.
Он был рад, что закончилась война, но думал, что страдания и боли человека на этой планете закончатся вместе с исчезновением самой планеты. Он мокнул под хлёстким дождём, пока холод не погнал его обратно. Дома кто-то словно подтолкнул его включить телевизор. Последние известия раньше расстроили бы его, но не сейчас. Он тоже был одним из безумцев, который, слушая выхолощенного диктора о том, что к земле приближается огромный «грозовой камень», который уничтожит не только всё живое на планете, но и её саму, приходил к мысли, что приближающаяся катастрофа единственный не социальный, а естественный способ, за который нельзя будет винить человека, положит конец войнам, страданиям, болям человеческим.
Его зачаровал хлынувший бурлящий, пламенеющий свет с вертикально приближающегося к планете астероида, похожего на гигантскую свечу. Он пробил темень и стал обволакивать планету, высветляя и высвечивая каждый уголок, словно показывая её красоту. Он видел всю планету, она была прекрасна в своём полёте, неповторима и роскошна в горном, лесном, равнинном, пустынном, водном одеянии. С белоснежными гремящими водопадами, утренними зорями, тёплыми днями, закатными вечерами, с лёгкими с проседью туманами, снежными шапками, «висячими озёрами», бескрайними степями, с бесконечным числом волшебных цветом и красок. Она была наполнена человеческими чувствами. Это была его планета. Планета его предков.
Он смотрел на астероид, и ему казалось, что астероид не стремиться разбить планету, что он прилетел, чтобы своим светом показать, какая она красивая и своим появлением, как бы сказать её жителям, что, если они не прекратят уничтожать друг друга, он возвратится. Он не ощущал страх, глядя на разрастающееся огниво, а думал о том, что те, которые описывали конец света ужасами, делали это, чтобы запугать и обезволить человека, и тем самым, не ведая того, только ожесточали его. Они стремились привязать человека каждый к своей цели, вере, не любили планету, а обезображивали ужасами, катастрофами и её Создателя, и её саму. Пылающий астероид был настолько красив, что глядя на это, он испытывал грусть и думал: «Господи. Неужели Ты сожжёшь эту красоту»...
www.sads.gov/protection " CrimeGTA Forum" width="333" />
Свежие комментарии