СВЕТЯЩАЯСЯ ДОРОЖКА
1.
Раньше он не думал, глядя на бесцветное море, что светящаяся дорожка исчезнет, и он будет видеть только мутное пространство, поглощающее его надежду отыскать ту, ради которой он приехал сюда. Он видел, как волны, набегая на берег, выбрасывали на солнечный, желтовато-оранжевый песок цвета янтаря белую узорчатую пену, перемешанную с тинистыми водорослями, отчего береговая полоса становилась зеленовато грязной и «ядовитой».
Тяжёлые волны откатывались назад, а потом снова с ещё большей яростью, подгоняемые порывистым ветром, набрасывались на беззащитный постоянно стёсывающийся от ударов берег, пытаясь добить его окончательно, но, выдохнувшись, отступали. Ему казалось, что море устало, но не смирилось. Эти мысли клубились в его голове, но они не вызывали такую тоску, перемешанную с грустью, не перехватывали его дыхание, не зажимали гулко клокотавшее сердце, как отсутствие светящейся дорожки.
2.
Познакомились они в частном санатории, который почти вплотную прижимался к морю. За ним находилась небольшая безтравчатая пожжённая степь, замыкавшаяся на невысоких репейных буграх, выпаленных солнцем. В тот же год они поженились. На свадьбе пахло не цветами, а морем, запах которого нагонял специальный кондиционер. Запах проникал в их чувства, и они ясно видели светящуюся дорожку, пробегавшую по морской водной глади от восходящего солнца к их ногам.
На следующий год они приехали вместе и устроились в красно – кирпичном здании на самом верхнем этаже, с которого проглядывалась вся округа. Она была засеяна низкими выкрашенными в бледно – синий цвет домиками, на крышах которых ворохом лежали опавшие крупные и розоватые душистые цветы акаций. Когда ветер налетал с моря, жильцы открывали двери, окна, чтобы наполнить дом прохладой и свежим воздухом. Если ветер менял направление, дома закрывались наглухо, так как хозяева боялись задохнуться от душистого запаха.
Здание было похоже на замок средневековья с башнями и множеством мелких комнат с хлюпающим душем, серыми тумбочками, скрипящими кроватями, занятых отдыхающими, которые все своё дневное время проводили на пластмассовых белых лежаках с подголовниками. Они сползали с них, когда раздавался дребезжащий звук медного колокольчика, висевшего над входной стальной дверью в квадратную столовую с калейдоскопическими стенами и огромной стеклянной люстрой на белоснежном потолке, похожей на пляжный зонт, которая болталась на поржавевшей увесистой железной цепи и нагоняла испуг на отдыхающих своей массивностью. Отдыхающие теряли аппетит, оставляли нетронутыми глубокие тарелки с водянистым борщом, в котором что-то плавало, но что - было загадкой, слипшуюся рисовую кашу, похожую на мелкий гравий, салаты, которые можно было определить, что это салаты по двум кусочкам помидора, ошмёткам огурца, прикрытые зелёным листом, сильно смахивающим на огромный лист лопуха.
Вдобавок экономная хозяйка ещё включала громоподобную музыку. По её мнению, сильные звуки способствовали внутреннему размягчению. Возможно, что она была права, но в то лето в санатории находились отдыхающие, которые нервно реагировали на внешнее. Всё, что было в столовой, ревело, гремело, звенело, подскакивало, и мало кто решался войти в этот кухонный ад, но если кто и рисковал, то на целый день превращался в глухонемого с вздутым животом, который пытался переварить то, что невозможно было переварить. Это доставляло немалые хлопоты санаторной медсестре. Сначала она заправляла смельчаков пресной водой, а когда такой воды не хватало, она моталась с вёдрами к морю, которое мелело на глазах.
После столовой отдыхающие снова оккупировали лежаки. Они лежали чинно, почти не двигаясь, не имея никакого желания нарушить тишину разговором, смехом или придать её бесстрастному лицу улыбку. Они подставляли свои лица под солнце, заклеивали зачехлённые зимней спячкой разномастные и разнофигуристые носы разноцветными бумажками, или, ни мало не утруждаясь, в отместку хозяйке за испорченный аппетит, сдирали листья с дикого винограда, ползущего по стенам, и нашлёпывали их. Они обгорали, дымились, плавились, но, несмотря на ожоги, терпеливо сушились под палящими лучами, переворачиваясь с боку на бок, чтобы нагнать загар на бледную кожу, которая, словно морщинистая мешковина покрывала их тела.
Его жену не устраивала потевшая и засаливавшаяся масса тел. Она не могла понять, зачем отдыхающие приехали к морю, пыталась растолкать их и нарывалась на скандалы. Ему даже пришлось пару раз отвесить оплеуху крупногабаритному разозлённому дядьке в дамской соломенной шляпе, который обиделся на то, что она назвала его ночным верхним лежаком, которого в движение приводят только энергичные женские руки и столовая. Его умоляли приструнить жену, чтобы она не распускала язык, который цеплялся ко всему спящему, храпящему, зевавшему, не давала воли рукам, отшлёпывавшим зажиревшие, прогнувшиеся бока, и держала в порядке ноги, которые расшвыривали протухшие потом лежаки. Он пытался остановить её натиск, извинялся, но всё было напрасно. Она прокатывалась, словно песчаная буря между отдыхающими, после которой врасплох застигнутые и не сумевшие быстро скрыться выплёвывали песок и вытряхивали его с глаз. За ней укрепилась дурная слава, что она лезет не в своё дело, но она лезла, выдёргивала нервы и, наконец, добилась не того, что хотела, а того, что отдыхающие, захватив лежаки, перебрались в более спокойное место с табличкой «Платный вход» с двумя лобастыми и бритыми охранниками, которые, завидя её на горизонте, начинали орать: местов нету, всё распродано на целый месяц вперёд, приходите завтра.
- Это же не логично, - возмущалась она, - местов распродано на месяц вперёд и приходите завтра. – Она, словно отпущенная сжатая пружина, стремительно направлялась к охранникам и спрашивала. – Вы уверены, что завтра кто-то из этих спёкшихся мошонок, - она показывала пальцем на мужчин, - схлопнется и освободит местов, и мне не придётся ждать, когда у них кончатся месячные?
Её слова долетали до отдыхающих, они поспешно крестились, но отяжелевшие от жары руки не слушались их, выплетали не крест, а какой-то испуганный узор, бормотали: чур, не я и затыкали уши комочками пожелтевшей ваты, которые продавала хлопотливая медсестра вместе с тюбиками худосочного вазелина по совету санаторной хозяйки.
- А как насчёт мата? – спрашивал он.
- Они благородных слов не заслуживают!
Вечерами они сидели на балкончике, плывущем, как им казалось, над морем, которое исполняло мечты и надежды, когда люди верили в него, и обрушивало их, если переставали верить. В просоленном, освежающем воздухе моря порхали разноцветные бабочки с лёгким шуршанием. Это были красивые, легкокрылые, воздушные и легкомысленные существа. Они летали до тех пор, пока их крылья не покрывались солью, а потом под их тяжестью падали в море, так что утром до восхода солнца вся водная гладь была покрыта мёртвыми бабочками, которые исчезали с первыми световыми лучами. Бабочки залетали из того времени, о котором она имела только книжное представление, но это представление было настолько живым, захватывающим, что он, слушая её, не замечал, что сам переступает грань, отделявшую реальный мир от нереального. Её детство, о котором она часто вспоминала, пахло степью, балками, подснежниками, ландышами, полынью. Она рассказывала о крохотном посёлке, который приютился у подножья меловых бугров. В нём жили люди, отрезанные от больших городов. Они строили дома, похожие на сказочные терема, высаживали палисадники с пахучей сиренью, любили горький запах полыни, который, как утверждала она, делает человека любящим, добрым и сострадательным. На балкончике они пили виноградное домашнее вино, солнечный хмель которого обострял их мысли и чувства и уносил за черту дневной сдержанности, ещё больше сближая их. Они часами смотрели на отражение звёзд в море и завидовали тем, кто плавал между ними. Они видели, как звёзды высекались в темени, как они прорывались сквозь чернильное полотно и, прорвавшись, вспыхивали, словно вздыхали.
- Звёзды дышат, - говорила она. – Им, как и морю нужен воздух.
Одни звёзды были крупными, среди которых прорезались мелкие, похожие на светлячков. Они подолгу молчали, потому что их внимание было поглощено звёздами, о которых они знали только то, что они светятся, и их свет достаёт до балкончика. Иногда ночью они уходили к морю, чтобы поплавать. Двор освещал скудный фонарь в стеклянной упаковке. Он мигал, выбрасывая маслянистый свет, часто гас, и им приходилось пробираться в темноте, но они не боялись потерять друг друга, потому что видели впереди светящееся море. Утром, когда с неба исчезала последняя звезда, они оказывались на смотровой площадке. Она была засыпана мелкими острыми ракушками и песком и огорожена крупными коричневыми бетонными блоками. Она брала два стакана чая, он захватывал стулья. Они, не разговаривая, пили чай и ожидали появление солнца, которое медленно, словно красуясь, пробивало горизонт, образуя на морской глади светящуюся дорожку.
Они ходили по ней, не опасаясь оступиться, обнимали друг друга, чувствуя горячие приливы, которые захлёстывали их, погружая в мир плоти. Смотрели на безоблачное, чистое небо, вылитый пламенеющий солнечный диск, дальние горы, верхушки которых были запрятаны в голубой дымке, уходили за горизонт, за которым было только одно время. Они уплывали на середину моря, вокруг которой скользило много прогулочных теплоходов, и резвились, словно дельфины. Пассажиры теплоходов удивлялись, что они могли ходить по морской глади, потому что сами никогда не пытались сойти с земли и думали, что твердь под ногами надёжнее неизвестности. Они приветливо махали ему и ей и звали их к себе, но он и она предпочитали свободу и не имели никакого стремления забиваться в душные каюты, торчать на палубе, мозолить глаза одними и теми же лицами, словом погружаться в тот мир, от которого они убегали. Они не говорили о любви друг к другу, так как понимали, что любовь измеряется не словами, а временем, и что только время будет беспристрастным свидетелем истинности их чувств. Иногда их подхватывала крутая волна, с высоты которой они видели будущую картину окружающего. На месте красно – кирпичного здания, похожего на средневековый замок, громоздились камни, за которыми расстилалась пустыня, засыпанная осколками неба и солнечного света, похожими на зеркальное стекло, но море оставалось таким же молодым, сильным. Оно не старело, не покрывалось морщинами, в нём не было никаких разрушений. Оно всё также шумело, переливалось и блистало водной гладью, в которой отражались далёкие звёзды и светящаяся дорожка.
Возвращаясь, они ловили насмешливые взгляды обычного мира, который был втиснут в распорядок дня. Они опаздывали на звуки медного колокольчика, не ездили на экскурсию, которая повторялась изо дня в день, чтобы посмотреть на ферму с обдёрганными страусами, единственным развлечением которых была беготня в проволочном пространстве. Хозяйка санатория – старая еврейка с больными «слоновьими» ногами и шаркающей походкой спрашивала их, когда они будут отдыхать, как нормальные люди. Их ответы казались ей смешными и глупыми, так как её чувства и мысли застряли в шаркающей походке.
Утром они снова уходили на смотровую площадку и ожидали, когда солнце разорвёт горизонт и, выбросив искристые лучи, выстелет дорожку, которая светилась среди прозрачных волн, словно широкополосный серебряный пояс. Она спускалась со смотровой площадки к заасфальтированному кругу, на котором мелом были нарисованы классики, и перепрыгивала, сплетая и расплетая стройные ноги, из клетки в клетку, словно играла. Он смотрел на неё и думал, что она сумела оттеснить от себя привычное время с секундами, минутами, годами и создала время, в котором играют в классики и считают звёзды.
Однажды, когда они сидели на балкончике и пытались сосчитать звёзды, она сказала, что в соседнем санатории случилось несчастье: утонула семейная пара.
- Говорят, что они заплыли слишком далеко, и у них не хватило сил возвратиться назад.
- Я их знаю, - ответил он. - Это - правда, что у них не хватило сил. Они были с выгоревшими чувствами и пепельными сердцами, и у них не было светящейся дорожки.
- Ты – сказочник! Тебе не поверят.
- Возможно, - ответил он, - но мы с тобой знаем, что это так.
В день отъезда она заболела. Её била крупная дрожь, вытряхивая силы, ломило, она тяжело дышала, хрипела, клокотала, словно её вываривали изнутри. Кто-то или что-то пытался вытряхнуть из неё жизнь и оставить его одного. Медсестра навострилась на таблетки и уколы. Хозяйка была недовольна. Приехали отдыхающие, которым она обещала их комнату. Она попыталась перевести его с женой в тот же день в подвальное помещение, так как свободных мест нигде больше не было. Он вытолкал её с такой силой, что она забыла про свою шаркающую походку и прокатилась по ступенькам, как по стиральной доске, но не обиделась, поняв простую житейскую истину, что за больных платят больше, чем за здоровых.
Он боялся, что она умрёт и на второй день хотел везти её в больницу ближайшего города, который находился на краю моря, но она отрицательно замахала головой. Ветер залетал в комнату с двух сторон: со стороны окна, принося запах моря, и двери, через которую проникал запах акаций. Они смешивались и порождали новый запах, но он никак не мог определиться и понять, что это за запах. Он вспоминал её рассказы о ландышах, подснежниках, но на улице была жара, которая испепелила бы даже камни, если бы не прохлада моря. Он попытался вынести её к морю, но она снова отрицательно закивала головой. Он передвигался по комнате, словно оглушённый, пока в его глаза не бросилось облако пыли, поднимавшееся над степью и тянувшееся к морю. Оно было похоже на вулканические выбросы пепла и засыпало степь, акации, поглощало бледно-синие дома, ломало солнечные лучи. Он догадался, что её душила пыль, сплетавшаяся в воздушную паутину, которую он не видел в комнате, но почувствовал её присутствие. Как же она была знакома и ненавистна ему. Он чувствовал её в окопах. Даже тогда, когда по телевизору показывали войну.
«От полыни люди становятся любящими, добрыми, сострадательными», - застучало в его голове. Оставив возле неё медсестру, он пошёл к выгоревшим буграм. Полынь он нашёл в высушенной, неглубокой балке. Несмотря на палящую жару, она выстояла. Вернувшись, он застал уснувшую медсестру и её с открытыми, неподвижными глазами, забитыми пылью. Страх прокатился по телу, он даже уронил полынь. Она разлетелась по комнате, заполняя пряным запахом воздух. Из оцепенения его вывел её шёпот. Она смотрела на полынь, и просила дать ей его руку. Он просидел с ней до утра, чувствуя, как тепло с его ладони перебегало в её леденеющую ладошку. Два дня он не отходил от неё, не вынимал руку. На третий прекратилось клокотание в горле.
Она пошла на поправку. Они не раз вспоминали этот случай, и каждый раз она отвечала одно и то же.
- Мне нужны были всего лишь полынь и твоя рука.
Так ли это было. Его рука и полынь помогли или её организм сам переборол болезнь, или болезнь лишь скользнула по ней, и не пошла вглубь, он не знал, но она верила в то, что говорила, а он никогда не переубеждал её в обратном, потому что сам верил в неё, как и она в него.
3.
Яркая вспышка всколыхнула его сознание. Он вскочил с кровати, осмотрелся и увидел тень возле окна, через которое пробивался жёлтый свет уличных фонарей, а бесцветное море и то, что он искал её, отсутствие светящейся дорожки было во сне. Он не сразу понял, к чему этот сон и попытался вывести его в слова и мысли, но чем больше он пытался, тем сильнее чувствовал нарастающее беспокойство, которое усилилось, когда раздался её голос. Он был скрипучим, похожим на звук надтреснутого колокола, и шёл с темноты
- Мне сегодня снилось, - сказала она, - что я соскользнула с дорожки, но я не помню: успел ты подхватить меня или нет.
«Мы стали видеть почти одни и те же сны», - подумал он, нащупывая выключатель настольной лампы. В разливавшемся свете он увидел в её глазах замелькавшую тревогу. Он хотел успокоить её словами, но понял, что слова не помогут. Они не доберутся до её чувств. Он не был художником, но если бы он даже был им и смог бы нарисовать в мельчайших деталях то, что она хотела сейчас увидеть, это вызвало бы только короткие вспышки воспоминаний.
На улице большими хлопьями падал снег, насыпал сугробы, в которых застревали и путались прохожие. Холодный порывистый ветер врывался в открытую форточку, занося с собой обледенелый воздух и мелкие снежинки, которые веером обсыпали их. Он всматривался в её глаза и, видя нарастающую тревогу, чувствовал, что такая же тревога захватывает его. Он понял и по себе, и по ней, что они оба не хотят, чтобы время стало свидетелем той реальности, которая выползала из их снов.
- Одень своё самое лучшее платье, - сказал он, - то, в котором я впервые увидел тебя.
- Зачем, - она с недоумением в глазах и одновременно с надеждой посмотрела в его глаза.
- Мы сегодня уезжаем на море, - ответил он. – Иначе мы навсегда застрянем в феврале.
Соседка, которой они отдали ключи, чтобы она присмотрела за квартирой, увидев их с чемоданом, спросила, куда они собираются уезжать. Она так и не поняла, о какой дорожке говорили они. Стоя на балконе, соседка видела, как они уходили в снежную мглу, и думала, что ехать к какому-то морю зимой да ещё в их шестидесятилетнем возрасте это безрассудство.
Свежие комментарии